Социальный либерализм - Сборник статей. Страница 27

Не вступая в полемику по поводу того, есть ли в экономической науке кризис, или же идет процесс ее нормального развития [90], остановлюсь на более частном вопросе: в какой мере методология экономической теории может способствовать развитию своего объекта – экономической теории? Преобладает, судя по публикациям, точка зрения, заключающаяся в том, что без значительного изменения своей методологии экономическая теория (по крайней мере, ее мейнстрим) не в состоянии преодолеть те трудности, с которыми она сталкивается. Трудности же эти касаются как внутреннего устройства самой экономической теории (точнее, ее мейнстрима), так и возможности дать ответы на вопросы, которые перед ней ставит практика.

Чтобы понять корректность такого понимания, следует уточнить содержание понятия методологии экономической теории. С точки зрения М. Блауга, методология включает принципы, систематически используемые при формулировании и обосновании экономических теорий [Блауг, 1994, с. 53]. Н. Макашева полагает, что «методология определяет предмет и объект анализа, цели и способ построения теории, интерпретацию ее выводов и, что считается особенно важным, – критерии, в соответствии с которыми теория оценивается» [Макашева, 2001, с. 740]. О. Ананьин считает, что методология – это «отрасль знания, изучающая экономическую науку как вид человеческой деятельности» [Ананьин, 2005, с. 17], а И. Болдырев приходит к выводу, что «методологией можно считать систематическое описание и исследование метода познания в науке, структуры и функций научного знания, а также структуры отношений между научной теорией и реальностью» [Болдырев, 2011, с. 48]. Простое сопоставление приведенных пониманий (составляющих лишь малую часть от их общего числа) показывает, что они не менее разнообразны и разноречивы, чем сами экономические теории, составляющие предмет (или часть предмета) методологии экономической науки. В таких условиях содержательное обобщение позиций, очевидно, невозможно, структурное же обобщение вполне тривиально: если наука изучает некий объект, то методология – взаимодействие науки и ее объекта.

Из сравнения позиций можно сделать и еще один вывод: если часть исследователей полагает методологию позитивной наукой, то другая часть подчеркивает ее нормативный характер. Так, Макашева в приведенном определении прямо утверждает, что методология определяет важнейшие компоненты теоретического знания. Неясным в ее подходе остается, однако, принципиальный момент: исходит ли такая детерминация из «индивидуальной методологии» исследователя, то есть тех идей, принципов, мировоззрения и т. п., которые у него сложились, либо же из некоторой «научной методологии», то есть результата исследовательской деятельности ученых-методологов. В первом варианте противопоставление позитивного и нормативного исчезает (выбор исследователя, каким образом решать задачу, – естественная часть его взаимодействия с объектом), во втором же – вызывает большие сомнения, поскольку предполагает возможность предписывания ученому, что и как ему изучать. И хотя Болдырев говорит о нормативной методологии гораздо осторожнее и аккуратнее, сводя ее к разграничению «научной истины и вненаучных элементов» [Болдырев, 2011, с. 48] [91], сама идея нормативной методологии науки представляется, как минимум, противоречивой. Для иллюстрации представим себе, что психолог, изучающий психологию детей, начинает заставлять их давать «правильные» ответы на его вопросы…

Дело в том, что, если методология – это наука, то методологи исследуют методы, применяемые «содержательными», «предметными» учеными, решающими те или иные познавательные задачи в связи с объектом своего изучения. В этом смысле методология вторична по отношению к содержательной науке. Только во времена господства «единственно верной методологии» соответствующие «методологи» – философы в штатском ленинско-сталинской выучки – поучали биологов и физиков (не говоря уже об экономистах и гуманитариях), как им «методологически правильно» изучать свои объекты. Конечно, в методологии, как и во всякой науке, вполне возможны прогнозы и рекомендации относительно применения тех или иных методов, но сами методы содержательного исследования создаются не методологами. Методологи, изучая различные подходы к одному и тому же объекту, могут сообщать «предметным» исследователям о новых методах, примененных или изобретенных их коллегами, однако решение о том, применять ли их, принадлежит самим ученым.

Таким образом, для исследователей, работающих в «кризисной» науке, было бы наивным ожидать методологических и методических инноваций от результатов методологических разработок. Гораздо продуктивнее обращение к содержательным новым результатам, получаемым их коллегами, воспользовавшимися нетривиальными новыми методами анализа объекта соответствующей науки или создавшими такие методы.

Очевидно, сформулированные положения разделяются далеко не всеми экономистами-теоретиками. Иначе трудно объяснить неослабевающий интерес к созданию методологических инноваций не через новое и продуктивное решение содержательной исследовательской задачи или постановку на базе новых методов новой задачи, а посредством обсуждения предпосылок экономической науки, то есть изнутри собственно методологии. С моей точки зрения, такое обсуждение может быть продуктивным для методологов (оно потенциально генерирует новые знания внутри их науки), но не для «содержательных» исследователей, решающих задачи получения новых знаний об экономике, а не о том, как ее изучают (или как надо либо не надо изучать).

В качестве примера проанализируем некоторые положения «новой методологии экономического анализа», сформулированные А. Рубинштейном [Рубинштейн, 2012^а, 2012^б]. Как отмечает он сам, особенности предлагаемой им «экономической методологии социального либерализма» обусловлены: (l) «отказом от абсолютизации методологического индивидуализма»; (2) допущением существования «потребностей общества как такового»; (3) разграничением «механизмов рыночной и политической ветвей генерирования общественных интересов, формирующихся в различных институциональных средах на основе предпочтений несовпадающих групп индивидуумов»; (4) «обобщением модели равновесия Викселля-Линдаля для любых товаров и услуг, обладающих социальной полезностью». Я рассмотрю только первые два «пункта научной новизны», относящиеся к предпосылкам экономической теории, а также частично – третий, как по причине ограниченных размеров статьи, так и потому, что четвертый пункт «методологически» вполне традиционен.

Экономисты и гуманитарии часто неодобрительно относятся к принципу методологического индивидуализма (что выражается, например, в назывании его «редукционизмом») по причине некорректного понимания его сути. Очень часто методологический индивидуализм (далее, для краткости – МИ) отождествляется с эгоизмом, не менее часто – с «робинзонадой», то есть изучением человека вне культуры, социальной среды, институтов, просто других людей, наконец. Между тем МИ имеет мало общего (точнее – ничего общего) ни с тем, ни с другим.

Суть принципа методологического индивидуализма раскрывается М. Вебером следующим образом: обсуждая социальные феномены, мы часто говорим о различных «социальных общностях, таких как государства, ассоциации, корпорации и фонды, как если бы они были индивидуальными личностями» [Weber, 1968, р. 13], утверждая, что они строят планы, осуществляют действия, страдают от потерь и т. п. С точки зрения принципа методологического индивидуализма все подобные выражения – не более чем метафоры, и «в социологических исследованиях все такого рода общности должны трактоваться как результаты и способы организации частных действий индивидуальных личностей, поскольку только последние могут трактоваться как агенты в плане субъективно понимаемого действия» [Weber, 1968, р. 13]. Таким образом, кратко говоря, МИ – принцип, в соответствии с которым единственным субъектом действий, создателем целей, носителем потребностей и интересов является индивид.