Красный дракон. Китай между Америкой и Россией. От Мао Цзэдуна до Си Цзиньпина - Поликарпова Елена Витальевна. Страница 13

Заслуживает внимания то обстоятельство, согласно которому истоки концепции линейного времени лежат в социуме, где действует человек с его психобиологическими параметрами. Действительно, психобиологические характеристики человека константны в разных культурах, они являются субстратом для символического развертывания социальных и культурных процессов. Здесь интересные результаты получены исследователями, относящимися к британской школе этнографии. Ее основная интерпретация этих данных такова: социальная структура первобытных обществ есть функция социальных отношений, их социальная организация – конкретная временная реализация этой функции. Согласно В. Тернеру, социальный конфликт представляет собой нормальное общественное явление, которое отражается в психике человека в виде повышенного эмоционального фона и фиксируется в культуре цветовой символикой, связанной с характеристиками человеческого тела¹¹⁵. Это означает, что культура опосредует не только интегративные, но и разрывные, «раздорные» социальные конфликты. Поэтому миф и ритуал по своей сути не столько медитативно-конъюнктивны, столько дизъюнктивны, во всяком случае, их сочетание лежит в основе диалектики социокультурных процессов.

В данном случае В. Тернер исходит из идеи А. Ван Геннепа о том, что миф описывает пограничное состояние социальных отношений, когда не действуют нормы культуры. Отсюда вытекает трехчленность ритуала: разрушение норм – промежуточное состояние – восстановление в новых нормах. Промежуточное состояние ритуала – особая реалия, описывающая особое сочетание, когда индивид или группа «ни здесь, ни там, ни на грани», что отражается в сознании и соответственно в цветовой символике, имеющей троичную классификацию.

Троичная классификация моделирует универсум согласно структуре психического переживания социального конфликта – «до» – «во время» – «после». Ей противостоит дуальная классификация – символизатор нормирующего социального начала. В результате наложения бинарной структуры социального опыта на тернарную структуру биопсихического опыта человека, когда во время ритуала на основе инструкции принимается однозначное решение, становящееся новой социальной нормой. Можно сказать, что если социум дуален, то психика тернарна, что лежит в результате их взаимодействия приводит к концепции линейного времени.

Социальная драма разворачивается на основе взаимодействия бинарных (противоположных) отношений, они же переживаются в тернарной схеме. «Раздорные», разрывные социальные функции, социальный опыт, обнаруживающий пустоту всех кодов, множественность опыта, требующая зоны молчания, где генерируются новые идеи, новая практика. Вот здесь и возникает концепция нового, социального: прошлое, настоящее и будущее. Интеграция коллектива, интегративные функции социального являются основой статического и циклического времени, «раздорные» социальные функции – в основе линейного времени, дециклизации социального времени.

Мир человека, отмечал К. Маркс, – это мир «совокупной, живой, чувственной деятельности составляющих его индивидов…»¹¹⁶ Материя, как объективная, не зависящая от человеческого сознания реальность, включена в человеческую деятельность и является ее фундаментом. В соединении с живой человеческой деятельностью она есть не что иное, как социальная реальность. Человек влияет на социальное будущее в ходе изменения настоящего с учетом необходимых тенденций и возможностей, то есть время как форма человеческого самоопределения, как форма реализации сущностных сил человека «зависит от форм человеческого социально-исторического бытия, от человеческой деятельности…»¹¹⁷. Социальное время завиcит от общественного бытия и его структуры, вместе с тем, оно влияет на характер самой деятельности человека и социальных групп.

Социальное время включает в себя циклическую и линейную компоненты (циклическое и линейное социальное время), каждая из которых доминировала в зависимости от исторических условий. На ранних ступенях развития общества преобладало циклическое время. И только с возникновением европейской цивилизации стало превалировать линейное, направленное время. В связи с этим представляет интерес вопрос: «Почему среди многих докапиталистических цивилизаций, более древних, именно эволюционная ветвь западноевропейского Средневековья, тянущаяся от греко-римской Античности и от ее столкновения с северными варварами, привела к поразительным динамичным мутациям, – в конечном счете, к промышленной революции и к современному обществу?»¹¹⁸. Речь идет о причинах перехода от традиционного общества к современному, прогрессирующему обществу, относительно которых существуют различные подходы к решению этого вопроса.

В данном случае необходимо принимать во внимание следующие моменты. Во-первых, античная рабовладельческая цивилизация стремилась путем территориальной экспансии разрешить свои внутренние классовые противоречия. Направленная на районы первобытных окраин, она обеспечивала эксплуатацию варварских племен, давала сырье и рабов, позволила отсрочить «наступление общего кризиса античного мира»¹¹⁹ и гибель Римской империи. Иными словами, экспансия античной цивилизации сглаживала внутренние классовые противоречия и «была также необходимым средством поддержания традиционного порядка»¹²⁰, то есть способствовала доминированию циклического социального времени. Во-вторых, игнорируется феномен стабильности восточных цивилизаций, особенно китайской. И наконец, эта концепция не дает научного решения проблемы гибели древних и средневековых цивилизаций.

Действительно, почему пали великие империи и цивилизации, развалилась сильная Римская империя? Чем объяснить феномен удивительной устойчивости китайской цивилизации? Этой проблеме посвящены многочисленные исследования. Так, английский ученый М. Элвин при исследовании вопросов возникновения и становления империи как системы государственного правления в Китае исходит из критического соотношения между размерами государства в древности и его способностью сохранять территориальное и политическое единство. Он делает следующие выводы: во-первых, стабильность императорской формы правления в Китае обусловлена географическим единством территории, «культурным единством» и более высоким по сравнению с соседними государствами уровнем развития; во-вторых, политическое единство страны было сохранено благодаря сосредоточению в руках государства всего аппарата насилия. Именно централизация власти, по мнению М. Элвина, спасла страну от раздробленности и предопределила иное, чем в Европе, развитие феодальных отношений¹²¹.

Необходимо иметь в виду то, что долговечности китайской цивилизации способствовали система письменности, глубокое почитание прошлого и гораздо более медленное развитие. Китайская история развивалась гораздо медленнее европейской, поэтому следует говорить о том, что различие между Китаем и Европой заключается в темпах, а не в сущности, социальной эволюции, что обусловлено вполне определенными историческими факторами. Так, академик Н. Конрад подчеркивает, что III в. н. э. оказался переломным в развитии Римской империи, объединяющей присредиземноморский круг земель (век Диоклетиана), древнего Парфянского царства, господствовавшего в регионе Ирана, северо-западной Индии, Средней Азии и Закавказья, и Ханьской империи, осуществлявшей гегемонию в восточноазиатском круге земель Старого Света¹²². В это время начинают вырисовываться черты средневекового общества.

Римский император Диоклетиан «быстро понял, что один император не в силах сохранить надолго власть в том бушующем море, какое представляла собой в III в. Римская империя, раздираемая междоусобиями и окруженная рассвирепевшим миром варваров»¹²³. Диоклетиан взял себе в соправители Максимиана и I апреля 286 г. разделил с ним империю пополам¹²⁴. С началом упадка Рима Константин Великий переносит столицу империи в Византию. Могущественная Византийская империя, возникшая на руинах Римской империи, просуществовала свыше тысячи лет. Она создала свою, весьма отличную от римской, культуру, которая объединяла одновременно влияние Востока и Запада. Подобно Римской распалась и империя Хань. И хотя для III–VI вв. н. э. характерны восстания, нашествия кочевников и быстрая смена династий, «аналогия с Европой эпохи падения Римской империи была бы неверной: разрушения не были столь опустошительными, традиция не прерывалась»¹²⁵.