Рыцари свастики - Ломейко Владимир Борисович. Страница 14

— Я люблю мое отечество. Во время войны настоящие немцы неохотно бежали из своей страны, и большинство из них снова вернулось на родину.

— Каковы отличительные черты немцев? — Палец Реннтира уже указывал на ее соседа.

— Они прилежны, красивы, отличаются твердостью характера и не очень темпераментны. Они любят порядок и свое отечество.

— Как ты думаешь, какие немецкие государственные деятели больше всего способствовали тому, чтобы Германия пользовалась уважением и авторитетом?

— Бисмарк и Аденауэр.

— А ты? — Указательный палец Реннтира словно пригвоздил к месту Ойгена Шильда, маленького мальчишку в очках, сына директора местной библиотеки, бывшего узника Бухенвальда.

— Я восхищаюсь людьми, которые во времена гитлеровской диктатуры, рискуя жизнью, восставали против Гитлера, чтобы спасти в своем отечестве то, что еще можно было спасти.

Класс притих. Каждый прекрасно понимал, что это был вызов учителю. Краем глаза Реннтир заметил, как сжались кулаки у Загенса, а Вейс даже привстал со своей скамьи.

— Так, так, — как можно спокойнее произнес Реннтир, постукивая костяшками пальцев по столу; — А как ты относишься к тому, чтобы в классе был вывешен немецкий флаг?

Это была уже настоящая западня для Шильда.

— Я против этого, — мальчик выпрямился во весь рост и, казалось, даже привстал на цыпочках, чтобы казаться выше. — Ведь школа не является политической организацией. Это произвело бы впечатление какой-то заносчивости. Германии действительно не следует так хвастаться.

— Ну, а ты как считаешь, Рольф? — Реннтир круто повернулся к Загенсу, не предложив сесть Шильду.

— Если в классе висит немецкий флаг, то тем самым мы всем открыто демонстрируем, что не относимся с безразличием к нашему отечеству. — Рольф вызывающе взглянул на Шильда. — И если в класс зайдет какой-нибудь чужак, ему не придется думать, что мы стыдимся быть гражданами нашего государства.

— А мне это напомнило бы времена Гитлера. Тогда тоже повсюду вывешивали свастику, — вдруг заявил Шильд.

— Молчать! Я не разрешил вам говорить! — заорал вдруг побагровевший Реннтир.

Звонок выручил Шильда и Реннтира.

Все бросились из класса. Реннтир собирал свои вещи в портфель. К нему подошли Загенс и Вейс, оставшиеся в классе.

— Ну, что скажете? — не подымая головы, буркнул Реннтир. — Не думал я, что и в вашем классе есть такие трухляки.

Загенс и Вейс сконфуженно молчали, как будто они были ответственны за воспитание Шильда. Реннтир, не глядя на них, молча вышел из класса.

…На следующий день Ойген Шильд не явился в школу. Его отец позвонил директору Зальцману и дрожащим голосом сообщил, что мальчика вечером жестоко избили неизвестные парни и его в тяжелом состоянии доставили в больницу. А ночью кто-то мазутом написал на стене их дома: «Любовь к отечеству требует жертв».

Ойгена навестил в больнице журналист из местной газеты, и он рассказал ему о последнем уроке, который, по его мнению, был причиной избиения. Журналисты пришли в школу и долго беседовали с учениками восьмого класса, в котором Реннтир преподавал историю. В результате в газете появилась статья о методах преподавания господина Реннтира, который искаженно трактует историю, умышленно замалчивая преступления национал-социализма как против своего народа, так и против человечества. В доказательство в статье приводились данные следующего опроса среди учеников школы. Половина из них вообще не знали, кто такой Гитлер. На этот вопрос были даны такие ответы: президент Австрии, сын простых людей, он был тем, кем после войны был Аденауэр. Один из опрошенных написал: «Был идиотом». Только трое из двадцати восьми знали точно, с какого по какой год господствовали гитлеровцы в Германии, другие отвечали: с 1921 по 1944 год или с 1914 по 1944 год. Большинство же не сумели дать конкретных ответов. На вопрос о государственном устройстве «третьего рейха» некоторые назвали гитлеровский строй демократией, империей или же социальным государством, более половины не смогли дать никакого ответа. Только каждый второй имел весьма смутное представление о том, что собой представляли концентрационные лагеря.

В статье подробно рассказывалось об уроках Реннтира, на которых в головы учеников вбивались заскорузлые националистические идеи, воспевалась любовь к нацистскому прошлому. Статья заканчивалась вопросом: «Разве все это удивительно, если учесть эсэсовское прошлое самого Реннтира и его нынешние взгляды, изложенные в последнем номере пронацистского журнала «Национ Ойропа»?» Статья называлась: «Наши дети в опасных руках».

В Рансдорфе разразился скандал. Директор библиотеки Шильд заявил, что он забирает сына из школы, где преподает человек с такими убеждениями. Его примеру последовали еще двое родителей. Журналисты, пришедшие к Реннтиру, чтобы взять у него интервью по поводу этих событий, услышали от него лишь одну фразу: «Я нисколько не сожалею об уходе этих учеников из моего класса. Нам нужны настоящие мужчины, а не ноющие хлюпики».

Чужая кровь

Реннтир всегда после уроков торопился домой. Он не раз замечал, что его раздражала малейшая задержка. Если ему приходилось остаться хотя бы на полчаса дольше, у него сразу же портилось настроение, он уходил в себя и нетерпеливо поглядывал на часы. В школе он лишь отбывал время. Нельзя сказать, что работа с детьми не доставляла ему удовлетворения. У него были свои любимые ученики, свои любимые уроки и темы… Но все-таки главное, к чему он стремился, — было дома. Он давно уже понял, что у него в жизни две страсти: его сыновья и политическая деятельность. Реннтир в свое время был ревностным поклонником расовой теории национал-социализма. Чистота крови не была для него понятием абстрактным. Он был глубоко убежден в том, что нордическая раса является самой благородной расой, носительницей тысячелетних европейских культур и древних цивилизаций. Возможно, это убеждение было тем более сильно, что оно покоилось на непоколебимой уверенности в собственной принадлежности к этой лилейно-белой расе чистокровных арийцев. Реннтир навсегда запомнил тот благословенный момент, когда глава приемной медицинской комиссии в школе эсэсовцев, высокий сухопарый полковник медицинской службы, показал на него своим сухим, костлявым указательным пальцем: «Вот прекрасный образец нордической расы. Обратите внимание, господа, на удлиненную форму черепа, узкое лицо с выпуклым затылком. И что еще более характерно: заметьте, этот узкий нос с едва уловимой горбинкой, узкая нижняя челюсть и массивный подбородок. Такое строение черепа свидетельствует о целеустремленности, преданности идеалам, честности и благородстве».

До сих пор помнил Реннтир, как колотилось его сердце в тот момент, когда, окруженный офицерами СС в белых халатах, он стоял в центре круга под их перекрестными взглядами. А чуть поодаль толпились его товарищи по школе, смотревшие на него с нескрываемой завистью. И сердце готово было выскочить из груди, когда он слышал голос полковника: «Господа, я обращаю ваше внимание на характерный признак явной принадлежности к благородной нордической расе — кожа чуть розоватая, с просвечивающими жилками; волосы гладкие, хотя в детстве они могли быть и волнистые, их цвет может колебаться от пепельного и золотистого до темно-русого, как в данном случае. Цвет глаз? Молодой человек, поверните голову к окну. Ну, конечно, голубой. Но допустим и серый. Господа, разве можно усомниться, глядя на это произведение природы, что создавалось оно не вообще, не случайно, а с единственной целью подарить миру представителя великой расы фюреров? Самой природой ему предназначена роль господина и руководителя. Поверьте мне, господа, я семь лет изучал расовую теорию в университетах Берлина, Вены, Страсбурга, проходил практику в клиниках Иоганнесбурга, но мне редко приходилось встречать такой ярко выраженный тип нордической расы. Я рад за вашу школу, господа. Такой череп мог бы украсить любой музей мира, а в вашей школе учится сам его обладатель. Можно только с завистью представить, какое чистокровное германское потомство получится в результате брака такого германца с истинной арийкой!»