Рыцари свастики - Ломейко Владимир Борисович. Страница 31

Присутствовавшие с нескрываемым любопытством смотрели на фон Гравенау-младшего. Они оценили по достоинству решительность его суждений, с интересом выслушали биографическую справку об Адольфе фон Таддене.

Адольф фон Тадден, 1921 года рождения, выходец из старопрусской знати. Семейное поместье баронов фон Тадденов находилось в Померании, в Триглаффе. Он получил агрономическое образование, но променял его на военную карьеру в танковых частях вермахта. В восемнадцать лет он уже был членом НСДАП. После войны он увлекся публицистикой и политической деятельностью. С 1962 года возглавил Немецкую имперскую партию и выступил инициатором объединения всех правых националистов.

— Вы говорите, Адольф фон Тадден? — раздался вдруг голос серого преосвященства. Он как бы рассуждал вслух, что-то вспоминая.

Леопольд фон Гравенау замолчал, несколько растерявшись. Он не знал, как ему реагировать на реплику.

— Да, конечно, теперь я вспомнил, где я встречал это имя.

Серое преосвященство кончиками пальцев слегка ударил себе по лбу и просветленно заметил:

— Американский дипломат Чарльз В. Тэйер в своей книге «Неспокойные немцы» описывал встречу с Адольфом фон Тадденом. После того как они выпили изрядное количество мартини, Адольф фон Тадден сказал: «Я буду следующим фюрером Германии…

В настоящий момент я еще слишком молод, и к тому же Германия не совсем готова для этого. Но через десять лет мне будет сорок — и вот тогда…»

С заключительным словом никто не выступал. Только серый кардинал, окинув взглядом присутствующих, коротко заметил:

— Господа, я думаю, нет нужды разъяснять друг другу значение здорового национального духа, которого так не хватает в нашей стране и который усиленно насаждает в народе новая партия. Национал-демократов не балуют правительственными дотациями. А скоро выборы в бундестаг. Я думаю, каждый национально думающий немец внесет свою лепту.

Ловушка

29 марта Вальтер Биркнер узнал от одного из друзей о бегстве Крамера в Испанию. Он рассказал об этом своему шефу и предложил написать статью об этом. Тот задумчиво постучал карандашом по чистому листу бумаги и как-то вяло сказал:

— Надо будет подумать. — Вальтер удивился. Это было не похоже на него. Обычно шеф сразу же решал любой вопрос.

— Мы не чиновники, а газетчики, а в газете нельзя позволить роскошь согласования и раздумий. Информация — скоропортящийся продукт. Ее ценность в свежести, — наставлял он молодых журналистов.

А вечером того же дня Вальтеру Биркнеру в редакцию позвонил незнакомый мужчина и предложил встретиться.

— По какому делу? — поинтересовался Вальтер.

— По вопросу, которым вы занимаетесь. У меня есть интересные данные о международных связях нацистов и их деятельности у нас в стране.

Биркнер, который жил теперь в постоянном напряжении, ожидая новых подвохов со стороны сторонников Карла Реннтира, чуть было не предложил своему телефонному собеседнику прийти в редакцию, но вовремя остановился. «Малодушный тип», — с презрением подумал он о себе. Он понял, что подобным предложением поставил бы себя в смешное и даже жалкое положение.

Что было делать? Вальтер понимал, что сообщение могло быть вполне правдоподобным. Его статьи принесли ему известность, и он часто получал отклики своих читателей, которые не только поддерживали его, но порой сообщали интересные факты о деятельности ультраправых организаций. Отказаться от встречи в таком случае означало добровольно отказаться от интересной информации, то есть самому подрубить сук, на котором сидишь.

Согласиться? А если это ловушка? Нет ничего обиднее самому отправиться в лапы к врагу.

Молчать по телефону более трех секунд неприлично. Найти выход из такой дилеммы за это время невозможно. И Вальтер решился:

— Согласен. Меня устроило бы сегодня, через час-полтора. А вас?

— Хорошо. Предлагайте место встречи.

Позже, воссоздавая весь разговор, Биркнер удивлялся сам себе, почему он не обратил внимание на профессиональную лапидарность и четкость вопросов своего собеседника. И он диктовал не только время, но и место встречи:

— Давайте встретимся в ресторане «Донизль».

Втайне Биркнер рассчитывал на большое число посетителей популярного ресторана, что в данном случае было для него выигрышным.

Незнакомец согласился и назвал свои приметы.

Через полтора часа они встретились. Звонивший по телефону выглядел как мелкий почтовый служащий. Вид у него был вполне мирный и даже слегка запуганный. Биркнеру даже стыдно стало за свои сомнения и переживания.

— Ганс Краузе, — представился новый знакомый, — штудиенасессор, преподаю немецкий язык и литературу в школе.

Они зашли в ресторан и поднялись на второй этаж. Биркнер заказал пива и сосисок.

Ганс Краузе явно чувствовал себя не в своей тарелке, поминутно ерзал на стуле и оглядывался.

— Вы не обращайте внимания на меня, господин Биркнер. На незнакомых людей я произвожу впечатление затравленного кролика. Ничего не могу с собой поделать. Это у меня после Бухенвальда.

И он рассказал свою историю.

В 1939 году в школе, где он преподавал немецкий язык, появился новый ученик, сын местного шефа гестапо. У него было отвратительное произношение, и Краузе с усердием принялся его исправлять. Но парень попался на редкость ленивый, несообразительный и упрямый. Он отказывался выполнять задания учителя, открыто насмехался над его стараниями. Однажды Краузе не выдержал и закричал на него:

— Вы лентяй и оболтус! Не мне, а вам нужен правильный язык. С таким произношением, как ваше, вас не пустят ни в одно приличное общество.

Через два дня Краузе забрали. Когда его привели в гестапо, один из конвоиров сказал ему: «Теперь тебя будут здесь учить правильному произношению». И он прорычал ему в лицо: «Хайль Гитлер!» Краузе от неожиданности смолчал и тут же получил оглушительный удар в ухо.

«Хайль Гитлер!» — орал надзиратель и с размаху давал затрещину заключенному Краузе. Так повторялось до тех пор, пока Краузе не научился отвечать тем же приветствием на «хайль» надзирателя. В Бухенвальде, куда был направлен Краузе, эти истязания продолжались. Иногда Краузе будили ночью резким окриком: «Хайль Гитлер!» — и если он не успевал сразу же ответить и выбросить правую руку, то получал зуботычину. Только в конце войны он случайно узнал от одного врача в тюремном госпитале, куда он попал с тотальным расстройством нервной системы, что в его личном деле было сказано: «Злостно игнорировал национал-социалистское приветствие и навязывал в школе ученикам свое произношение, в котором доминировал скрытый сарказм. Нуждается в постоянном тренинге в любое время дня и ночи».

— С тех пор я такой дефективный, — виновато признался он Биркнеру.

Им принесли пиво. Густая пена приятно освежала губы. Биркнер смотрел на дергающегося учителя с состраданием.

— Но это интродукция, вступление. Несколько дней назад я спросил одного из своих учеников, откуда у него такой красивый кинжал с резной ручкой, которым он хвалился перед своими товарищами. «Подарок от деда», — гордо ответил он. Фамилия ученика Майер. Он внук того самого Майера, шефа гестапо, который меня отправил в Бухенвальд. После войны я долго разыскивал его. Но, по всем показаниям родственников, он погиб в Берлине в конце апреля 1945 года.

Краузе замолчал, оглянулся несколько раз и, наклонившись к Биркнеру, продолжал:

— После этого случая я потерял покой и занялся розысками Майера. Его я, конечно, не нашел, но совершенно точно узнал, что около десяти дней назад к Майерам приезжал незнакомый господин, который, как говорят соседи, просидел безвылазно неделю у них дома. Его сын, работающий в рекламном агентстве, брал неделю за свой счет и тоже был все время дома, если не считать двух выездов, которые он совершал вместе с приезжим: один раз на весь день, второй раз на сутки. Мне удалось узнать, что в один из этих выездов они были в Нидерпляйсе, у некоего Крамера.