«Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIХ в.) - Миллер Алексей. Страница 59

Более общая статья Костомарова «Украинофильство», написанная в декабре 1880 г., появилась в февральской книжке «Русской старины». Изложив историю украинофильства как течения чисто культурнического, лишенного политических стремлений, Костомаров объяснял репрессии против украинофилов интригами поляков. «Стремление писать по-малорусски истекало из присущей человеческому естеству любви к своему родному, с детства близкому — такой же любви, как любовь человека к семье {…} Малоруссы никогда не были покорены и присоединены к России, а издревле составляли одну из стихий, из которых складывалось русское государственное тело»  [681]. Вся система аргументации Костомарова совпадала, таким образом, причем порой буквально, с тем, что писал Драгоманов в 1872 г. в статье «Восточная политика Германии и обрусение».

На статьи Костомарова незамедлительно отреагировал главный гонитель украинофилов катковский «Русский вестник». Уже в мартовском номере журнал напечатал статью М. Ф. де-Пуле «К истории украинофильства». «Считать украинофильство явлением естественным, вытекающим из природы южнорусского племени,— писал де-Пуле,— грубая, ни с чем не сообразная ошибка»  [682]. Он выступал как сторонник триединой и в конечном счете гомогенной русской нации: «Малороссия (вообще Юго-Западная Русь), покоренная Литвой, а затем угнетаемая Польшей, воссоединилась с Северо-Восточной Русью {…} Малороссия толкнула Москву на путь преобразований; Малороссия вызвала к жизни предшественников Петра и подготовила его реформы, без Малороссии не было бы {…} и Российской империи как новой великой державы {…} Правда, в XVIII веке Малороссия как бы исчезла и потонула в волнах империи, но в тех же волнах точно так же потонула и допетровская Москва»  [683]. «В начале этого столетия закончилось то, чему было положено начало в конце XVII века — полное духовное единение Малой России с Великою. В Малороссии явилась _|218общерусская интеллигенция, то есть такая же, как и во всей России (а не старшинская или казацкая, не полупольская)»  [684]. (Заметим, насколько отличается это описание истории взаимоотношений Великороссии и Малороссии от представлений Белинского — «колониально-цивилизаторский» дискурс сменяется концепцией «общего дела».)

Де-Пуле подчеркивал, что «ничего не имеет против писания рассказов, стихотворений, драматических пьес на малороссийском наречии», и призывал, чтобы «подобные сочинения не были исключением из общих цензурных правил». «Мы не видим также причины, почему нельзя дозволить учителю сельской школы прибегать с учениками к народному говору? Почему сельский священник не может так же поступать со своими прихожанами даже в церкви, поучая их как проповедник?»  [685] Фактически де-Пуле повторял «разрешительную» часть записки Дондукова-Корсакова. Единственное отличие — это скептицизм харьковского генерал-губернатора в отношении способности крестьян понимать схоластические проповеди священников на каком бы то ни было языке.

Далее, в точном соответствии с логикой Дондукова-Корсакова, де-Пуле переходил к ограничениям, повторяя, а кое-где развивая его тезисы. Де-Пуле подчеркивал недопустимость придания малороссийскому языку официального статуса, использования его в образовании (за оговоренным исключением), в суде и других государственных институтах, в армии. Даже церковная проповедь на малорусском допустима, по его мнению, лишь в сельской церкви, поскольку в городе, где понимают по-русски, малорусская проповедь превратилась бы в орудие пропаганды. А в средней школе «нельзя допускать, чтобы воспитанники говорили между собой по-малороссийски»  [686]. Конечный идеал де-Пуле — языковая ассимиляция: «В настоящую пору распространение нашего государственного языка {…} идет с изумительною быстротой {…} О Малороссии и говорить нечего: здесь каждый крестьянин, каждый казак, пожив в городе, eo ipso становится уже москалем {…} Народность сама ассимилируется, сама бежит на встречу с общей матерью-родиной, а вы говорите о жестокости, насилии!»

Де-Пуле отмечал, что очерченная им сфера допустимости малороссийского языка не может удовлетворить украинофилов, и настаивал, что «в случае их попыток перейти указанные черты {…} должен быть дан им сильный отпор, сильный, как во всяком внутреннем расколе»  [687].Здесь он продолжал линию Каткова, подчеркивая особое качество украинофильского «лингвистического сепаратизма» (де-Пуле дважды употребляет это понятие  [688]) как диверсии изнутри русского _|219национального тела. «Надеемся, что наши украинофилы {…} указывать не будут на пример иноплеменных литературных языков, благополучно существующих и даже нарождающихся в нашей империи. {…} Пример этот нам, русским, не указ, и особенного существенного вреда нам не приносит, как принесет непременно это разделение на ся, эти две или три русские литературы, каждая со своим языком»,— писал он, упоминая и угрозу развития потенциального белорусского сепаратизма по примеру малорусского  [689]. В целом, если вспомнить те оговорки, с которыми Катков поддержал Валуевский циркуляр, статья де-Пуле была изложением последовательно националистической катковской позиции применительно к условиям, сложившимся накануне гибели Александра II. Отметим, что позиция эта совпадала со взглядами Дондукова-Корсакова, демонстрировавшего наиболее гибкий подход к украинскому вопросу среди высших царских бюрократов.

Показательно, что Костомаров предпочел не ввязываться в полемику с «Русским вестником» и ответил лишь на критическую статью в «Современных известиях», касавшуюся более частных вопросов, опубликовав в марте в «Вестнике Европы» статью «По вопросу о малорусском слове». Он отстаивал тезис о двуязычных учебниках и отрицал обвинения в лингвистическом сепаратизме. Осуждая вообще стремление смешивать проблемы правописания (то есть кулишовку) с политикой, он, впрочем, оговаривался, что сам предпочитает систему, разработанную Максимовичем, с «ы» для твердого «и» и «и» для мягкого, как в русском  [690]. В заключение Костомаров призывал к «снятию всякого запрещения с малорусского наречия и предоставлению совершенной свободы писать на нем»  [691].

И эту статью Костомарова Катков не оставил без ответа. Он прибег к весьма сильному, но и в той же степени неджентльменскому полемическому ходу, перепечатав под заголовком «Украинофильство и г. Костомаров» четыре свои антикостомаровские статьи 1868 г., в которых обвинял Костомарова в пособничестве польским стремлениям расколоть русскую нацию  [692].В кратком предисловии к этой подборке он писал: «Двадцать лет назад было смутно в умах — появился Костомаров с украйнофильским вопросом. Теперь то же самое. Если бы ничего не знать, что происходит вокруг, то довольно этого появления, чтобы узнать погоду»  [693]. В апреле 1881 г. эти слова звучали _|220как прямое обвинение если не в сотрудничестве с цареубийцами, то во всяком случае в стремлении воспользоваться их успехом. (Между тем все статьи Костомарова были написаны до 1 марта 1881 г.) В то же время многие читатели «Русского вестника», впервые знакомившиеся с этими статьями Каткова, могли теперь узнать, что Костомаров не всегда отстаивал права украинского языка как всего лишь «наречия для домашнего обихода».