Гаугразский пленник - Дубинянская Яна. Страница 36

Головка малыша была запеленута в полотно. По самые насупленные валики, где пока еще не было бровей.

Тропинка вышла на новый виток: насколько могла судить Мильям, никогда не уходившая далеко от дворца, они поднимались по западному склону Ненны. С одной стороны почти отвесная стена щетинилась переплетением ветвей, лиан и корней, обнаженных дождями и ветром, с другой съезжала к морю каменистая осыпь. Солнце все еще стояло в самой высокой точке неба, и их с Пленником тени были короткими, как овечьи хвосты.

Мильям споткнулась, оступилась, чуть не поехала вниз по осыпи. Пленник поддержал ее под локоть и, притянув к себе, снова перехватил ее взгляд:

— Не бойся. Все будет хорошо.

Она отняла руку.

— Растулла-тенг нас догонит, — сказала не то с предупреждением, не то с надеждой.

И впервые увидела, как улыбка — даже ее тень — полностью сползла с его лица.

— Не должен, — процедил Пленник. — У нас довольно большая фора по времени… не должен, нет.

— Что?

— «Фора» — это значит преимущество, запас, — скороговоркой пояснил он. Поморщился, взглянув на солнце. Вздохнул. — Видишь ли, Мильям-тену… твой супруг не из тех, кому можно что-то втолковать, апеллируя к разуму. Тебе — я попробую. По-моему, уже пора. А то у меня такое чувство, что ты сама его боишься, своего парня… спит?

Мильям опять ничего не поняла. Но разве его можно вообще понять — чужака, чудака, Пленника?..

— Ну так вот. То, что у тебя родился светловолосый ребенок… Давай договоримся сразу: никакой мистики, Вражьих происков и прочей ерунды. Просто генные комбинации — это… тьфу ты черт. Подожди, сейчас попробую еще раз. Это означает, что в доглобальные времена… словом, очень-очень давно… у кого-то из твоих предков… А скорее даже из предков Растуллы-тенга: тут, на Южном Гау-Гразе, в свое время перебывала масса народу. — Он усмехнулся. — Миллионы трудящихся. И твой сын похож не на отца или мать, как оно обычно бывает, а на какого-нибудь прапрапрапрадеда, что тоже бывает, только значительно реже. Поняла, Мильям-тену?

На всякий случай она кивнула. Безымянный ребенок спокойно посапывал носиком, а на месте бровей у него все-таки золотились невидимые волоски… Не печать Врага. Вот— главное, и ей, кажется, удалось понять…

— Длинноподолым из Обители ничего, конечно, не докажешь. — Пленник досадливо помотал головой. — А твой муж хоть и не верит во всю эту муть… Но он рассуждает еще проще. И, собственно, мы своим побегом убиваем всякие его сомнения, если бы таковые у него и возникли. Но иначе было нельзя. Никак не получалось — иначе…

Расплавленное серебро в громадном тигеле небесного златокузнеца. Как больно смотреть… Золотые искры на непокрытой голове чужого — совсем чужого!!! — человека, который…

— Что с тобой, Мильям-тену?!

Она сползла на землю, на горячую осыпь, на его руки… Из последних сил прижала к груди ребенка. Теперь — все. Наконец-то она поняла…

— Растулла-тенг нас убьет, — сказала слабо, почти без упрека.

— Не поймает, — ответил Пленник.

Стена была ступенчатой от повыпадавших кирпичей. Вернее, камней, обтесанных брусками и отшлифованных — не то людьми, не то солнцем и дождями — до ярко-белого, в серых прожилках, благородного цвета. Там, где стена заканчивалась, в лиловое небо поднимался высокий белый столб, обломанный на конце. И рядом еще один, только переломившийся ниже, на уровне груди. Длинный белый обломок, едва выглядывавший из травы, попался под ноги Мильям, и она чуть не споткнулась о мраморные завитушки на его конце. Впереди смутно белела полуразрушенная громадина, очертания которой растворялись в сумерках…

Когда-то это был дворец, поняла Мильям. Неизмеримо роскошнее и богаче, нежели у самого Растуллы-тенга. Для того чтобы возвести такое, нужно, чтобы десятки сильных мужчин трудились десятки дней… получается, тогда еще не было войны? Неудивительно, что он, кажется, давным-давно лежит в руинах.

— Под ноги смотри, — посоветовал Пленник. — Тут иногда змеи греются. А вообще хорошее место. Тебе здесь понравится, Мильям-тену.

Она послушно глянула под ноги и сразу же зацепилась взглядом за нечто необычное — гладкую плиту темно-синего цвета, расколотую на несколько частей и сплошь исчерченную желтыми письменами.

— Что это?

— Тут немерено доглобальных артефактов, — непонятно, как всегда, отозвался Пленник. — Нет, правда, как это я раньше не видел? Интересно.

Присел на корточки и прочитал вслух:

— …стерства обороны. Профиль — бронхолегочные заболевания нетуберкулезного характера: Санаторий осно… — Он рассмеялся, вставая. — Пойдем. Тут в левом крыле несколько комнат в приличном состоянии, даже крыша есть.

Опираясь на его руку и прижимая к груди спящего ребенка, Мильям перелезла через гору каменной крошки и ступила на пол бывшего дворца. Странные гладкие циновки в полустертых узорах то скользили под ногами, то обрывались неровными загибающимися краями; между ними прорастала трава. Пространства, которое они покрывали, хватило бы для выпаса овечьей отары. Кое-где некогда крышу, а теперь небо подпирали, как и при входе, мраморные столбы разной высоты; некоторые из них сохранили верхушки, гордые, как головы красавиц.

— Осторожно, ступеньки, — предупредил Пленник.

Каменная лестница раскинулась у их ног щербатой, но белозубой улыбкой, она почти не поддалась разрушению. Лишь одна из ступеней была переломлена надвое: широкие на изломе половины встали шалашом, опираясь на толстый узловатый ствол акации.

Мильям сосредоточенно смотрела вниз, боясь оступиться на скользком, будто отшлифованном мраморе, а потом подняла взгляд и тихонько вскрикнула.

Огромная голова смотрела из полумрака острыми, будто ножи для откупоривания вина, маленькими злыми глазами. Одна голова на короткой шее, торчащей из громадной белокаменной глыбы… О Матерь Могучего, защити!..

Пленник засмеялся.

Он ничего не стал объяснять, а Мильям ни о чем не спросила. Присмотрелась: судя по всему, голова тоже была вытесана из камня, и довольно грубо… а кончик носа и половина левого уха у нее вообще откололись. И пусть он не думает, этот непонятный, вечно смеющийся Пленник, что ее, Мильям, можно удивить или даже напугать каким-то безносым каменным болваном!

Они свернули направо: стены вдруг подступили так близко, что Мильям и Пленник могли бы одновременно коснуться их каждый со своей стороны. Постепенно полуразвалившаяся кладка поднялась выше человеческого роста; отражаясь от нее, гулко зазвучали сдвоенные шаги. А потолка не было, и первые звезды заглядывали внутрь, как в детстве — в Небесный глаз…

Наконец впереди нависла зубчатым карнизом сохранившаяся часть крыши. Пленник удовлетворенно прогудел что-то неразборчивое; присел на корточки, нашарил на полу небольшой камешек и бросил в непроглядную черноту. Мильям отшатнулась, заслоняя собой ребенка и свободной рукой прикрывая волосы: прямо на нее, беспорядочно хлопая крыльями, вылетела из тьмы летучая мышь!!!.. А Пленник опять лишь рассмеялся и поправил на голове Мильям съехавшую накидку. Но не может же он, в самом деле, не бояться летучих мышей, слуг Врага?..

Впрочем, Растулла-тенг тоже их не боится. И вообще, внезапно осознала Мильям, у них довольно много общего, у Пленника и Растуллы-тенга… А может, так только кажется, потому что она их почти не знает — обоих…

— Идем, — сказал Пленник. — Тут даже кровать сохранилась. Доглобальный раритет!

Мильям не двинулась с места. Идти — туда?!. Во мрак, густой, словно смола, которой пропитывают днища рыбачьих лодок… где может скрываться кто-то пострашнее летучих мышей, кого не спугнуть маленьким камешком… Что он себе думает, этот Пленник?!

— Темно, — кивнул он. — Понимаю. Сейчас.

Он пошарил в сумке, притороченной к поясу. Совсем недолго, несколько мгновений. И больше не делал ничего: не высекал искру, не поджигал фитиль светильника, да никакого светильника в его руке и не оказалось… Просто свет на ладони. Маленький желтый огонь, квадратный и плоский, каким огонь никогда не бывает.