Доктрина Русского мира - Аверьянов Виталий Владимирович. Страница 28

Таким образом, если усилия по перестройке российской хозяйственной модели окажутся недостаточными или неэффективными (что, должен признать, представляется весьма высоковероятным), а период сохранения экстенсивных факторов развития Китая и, соответственно, высоких темпов роста окажется более продолжительным (что теоретически возможно, хотя представляется мне менее вероятным), «окно возможностей» для России окажется ещё уже, чем в вышеприведённом анализе и прогнозе.

Оценивая прочитанное, читатель также должен иметь в виду, что мы сознательно ограничили прогнозный горизонт 2030 годом, поскольку, чем длиннее период прогнозирования, тем менее надёжным становится применение экстраполяционного метода. Хотя применённый нами прогнозный подход основан не на чистой экстраполяции (мы закладываем сценарные гипотезы относительно изменения темпов роста), тем не менее указанная закономерность остаётся верной, так как на более длинных периодах прогнозирования возрастает вероятность нелинейных процессов, случайных событий, субъективных (политических) факторов, способных изменить логику не только экономических, но даже исторических процессов, поэтому и сами гипотезы относительно динамики темпов роста объективно становятся всё менее обоснованными и надёжными.

В этой связи следует отметить ещё одно важное обстоятельство, которое позволяет сделать ряд принципиальных выводов на более отдалённую перспективу. Закладывая среднегодовые темпы роста ВВП Китая на период 2016–2030 гг. на уровне 5,5 %, мы исходили из того, что в течение ближайших 15–20 лет у этой страны остаются ещё существенные резервы развития за счёт чисто экстенсивных факторов роста (например, за счёт миграции в города рабочей силы из сельской местности вплоть до достижения «нормального» – на уровне 70 % – уровня урбанизации страны; такая миграция сопровождается значительным повышением производительности общественного труда в силу более эффективных – механизированных – видов деятельности, связанных с городским расселением). Однако наличие этих факторов постоянно сокращается, поэтому китайская экономика уже сталкивается (и данная тенденция будет продолжаться) со снижением темпов роста. Цифра 5,5 % (среднегодовой темп роста на период 2016–2030 гг.), как уже было отмечено выше, получена как средняя между 7,5 % (темпы роста ВВП Китая на уровне двух-трёх прошлых лет) и 3,5 %, которые, как нам представляется, будут характерны для Китая уже около 2030 года. Это означает, что к 2030–2035 гг. темпы роста Китая не будут превышать среднемировые темпы экономического роста. Таким образом, доля Китая около 32–35 % (третья часть мировой экономики), видимо, окажется максимумом, после чего она не будет больше увеличиваться – сначала стабилизируется на этом уровне, а затем, скорее всего, даже будет снижаться.

В то же время некоторые страны и регионы (Индия, Южная Азия, некоторые страны Юго-Восточной Азии, возможно, Африка и пр.) после 2030 года будут сохранять немалые возможности для ускоренного развития за счёт наличия экстенсивных факторов и, соответственно, иметь темпы экономического роста существенно выше среднемировых.

Это обстоятельство чрезвычайно важно для осознания потенциала «третьей силы» уже за пределами прогнозного горизонта 2030 года: этот потенциал будет возрастать. Иными словами, усилия по созданию третьего геоэкономического полюса, которые следует затратить в ближайшие 15 лет, впоследствии окупятся сторицей.

Всё сказанное выше задаёт рамки того «окна возможностей», которое объективно существует для России, если она стремится сохранить роль самостоятельного субъекта, а не объекта геоэкономических отношений.

Это окно, как вытекает из проведённого анализа, очевидно, отнюдь не столь широкое, как могут себе представлять некоторые «оптимисты», не очень осведомлённые в межстрановых экономических сопоставлениях, опирающиеся на ностальгические воспоминания о былой роли и возможностях СССР. Причём это окно возможностей действительно могло быть иным – даже с учётом распада СССР и советского блока. 25 лет российская экономика практически топчется на месте. Если бы вместо этого на вооружение в России была принята модель управляемого развития, аналогичная «азиатским» (японское, корейское, сингапурское, китайское «чудо»), и темпы роста весь 25-летний период «реформ» были бы ускоренными – на уровне 6–7% годовых, то есть примерно в два раза выше среднемировых, то доля России в мировой экономике по сравнению с 1990 годом могла бы увеличиться практически вдвое и составлять на данный момент 8–8,5 % – такой удельный вес в глобальной экономике, несомненно, предполагал бы субъектность и совершенно другие возможности по организации третьего геоэкономического полюса. Однако история не знает сослагательного наклонения. И нужно понять, что такой уровень возможностей для России утрачен окончательно – и в силу этого необоснованный оптимизм совершенно не оправдан.

Несмотря на это, не следует впадать и в другую крайность. Я не могу согласиться с утверждениями, что России уготован только подчинённый статус в международных экономических отношениях, что она может быть только частью какого-то другого полюса, региональной (или глобальной) системы более высокого уровня, не имея никаких шансов на собственную геоэкономическую субъектность. Шансы на это сохраняются, и в основном они будут связаны, как было сказано выше, с усилиями по созданию «третьей силы» совместно с другими амбициозными странами, которых также не устраивает статус сателлита или вассала при том или ином мировом гегемоне. Но шансы эти небезграничны, время объективно работает не на нас, и успех или неуспех будет прежде всего определяться активными действиями по реализации существующих возможностей. Приступать же к их реализации надо прямо сейчас, немедленно.

В одной из своих статей я уже писал, что в условиях идущих в мире интеграционных процессов «геоэкономическое противостояние не исчезает, а всё явственнее переходит с межстранового уровня на уровень борьбы макрорегионов. <…> Что в уличных драках, что в глобальных «разборках» бесполезно поодиночке пытаться противостоять сплочённой группе – надо сколачивать собственную. <…> Направление и характер современной интеграции <…> позволяют сделать вывод не столько об оптимизации экономических пропорций и процессов в глобальных масштабах, сколько об оптимизации форм международного экономического соперничества» [49].

В современном мире границы блоков определяются не столько военно-политическими соглашениями, сколько соглашениями о торговле, таможенной политикой и принципами валютного регулирования, принятыми в тех или иных странах. И в этом свете становится яснее значимость единого таможенного пространства и такого проекта, как ЕАЭС, для стран, которые он объединяет, при условии, конечно, что единые таможенные границы перерастут в границы финансовые, как это уже ранее произошло с ЕС.

Речь идёт о том, чтобы объединить производительные силы в рамках единой системы тарифов и регулирования, что позволит создать более ёмкий рынок. Однако потенциал постсоветского пространства, в рамках которого пока реализуется проект евразийской интеграции, в первую очередь демографический, слишком мал для того, чтобы союз играл значимую роль в мире в своём нынешнем составе.

Наше «окно возможностей» – альянс с «пограничными» в цивилизационном отношении странами. России следует собрать вокруг себя партнёров, которые объединились бы на принципах «неприсоединения», подобно тому, как в 1956-м на основе инициативы трёх стран – Индии, Египта и Югославии – зародилось существующее до сих пор «Движение неприсоединения» к военно-политическим блокам. Смысл такого объединения «неприсоединившихся» в ближайшем будущем будет заключаться в том, чтобы оказаться за пределами неизбежного противостояния Запада и Китая, предоставить миру третью точку опоры, сформировать гармонизирующую силу, не позволяющую ни одному из двух главных полюсов обрести абсолютное доминирование и обеспечивающую мировой системе баланс и устойчивость, о чём мы с моими коллегами по Фонду интеграционного развития Азиатско-Тихокеанского региона уже не раз писали [50].