Пропаганда гомосексуализма в России: истории любви - Каспаров Гарри Кимович. Страница 13
В жизни ведь чего только не было. Изначально я слесарь-механик по радиоэлектронной аппаратуре. На улице Борисовские Пруды был военный завод, я там собирал гетеродины для спутников. Еще в школе получил разряд. Деньги на одежду тратил, покупал кроссовки модные. А потом кем я только не работал — в трудовой книжке место кончилось. На крайней работе 60 тысяч в месяц получал. Хорошая, честная зарплата. Завхозом был, отвечал за прозрачные закупки, боролся с откатами на фирме. Про меня даже статью в деловом издании написали, называлась она «Завхоз, который не ворует». А в молодости, когда совсем худо было, расклеивал объявления: «Муж на час». Ездил по квартирам, все чинил. Но это днем, а так-то я был мальчик-весельчак, симпатичный беленький заяц, который по Москве скакал.
Вырос я в Бирюлево. Бабушка была моя владычица морская: сильная, всю семью тянула. Мама — мышка серенькая, трудяга, работяга, умница. Сестра старшая — ну, с ней почти не общаемся. Открыться им пришлось, когда от армии стал косить по этой теме. С удовольствием бы послужил, но не мог сжиться с мыслью: как они там без меня? Лег в «Бехтеревку» на 2 недели на комиссию. Подготовился: взял у сестры тональный крем «Балет», велосипедки нацепил. Ну, там вся палата таких была, которые играли. На самом деле геев среди них не было. По соседству лежали взрослые мужики: и «белка», и шизофрения. Тогда я понял, что безумие — очень заразная болезнь. Мало того, и доктора все слегка не в себе, о санитарках я уж молчу: такие лахудры-тетки, таблеток нажрутся и ржут ночью — га-га-га! На третьи сутки нахождения в этой обстановке в голове тоже начинается какой-то ветерок.
Но в остальном там очень хорошо было. Вкусная еда, здоровый сон. Спать хорошо помогала трудовая терапия. На столах расставляли чайники с клейстером и коричневую бумагу. Надо было клеить пакеты для шприцев — одноразовых тогда еще толком не было, стерилизовали стеклянные. Ставили нас и на фасовку лаврушки. Дома потом этой лаврушки на три года было. Вернулся отдохнувшим, как после пансионата.
В техникуме я влюбился в начальника своей лаборатории. Офигенный красавец, таких просто не бывает. Я в лаборатории трудился по полной — только чтоб его порадовать. Делал ремонт, варил железо, клал паркет, стекла ставил. Он придет, обнимет: «Заяц, молодец ты!». Жена у него была, она мне нравилась, и еще любовница-фотомодель. Он, конечно, эту фишку просек и временами вел себя со мной как монстр, чудовище. Доводил до белого каления. Как-то я у него остался ночевать, он вышел из душа голым. Поцеловал однажды. У меня от него начинались форменные истерики. А он это все видел и, видимо, удовольствие получал какое-то. Но я умею забывать плохое.
Каждый вечер после техникума не мог с собой ничего поделать — тянуло в центр, и все. Садился в метро, вылезал и бродил. Неделями искал вот это все — ну и нашел ее, Плешку. Со всеми вытекающими последствиями. Я там и зарабатывал, но не часто. Был один мужичок из Красноярска, вот он меня всегда находил. Прямо удивительно. Он гостиницу снимал, а наутро мне говорил: «Это, там баул стоит, открывай, бери, что надо». И этот баул просто полон был кирпичами из купюр, шпагатом все связано. Какой-то у него тут бизнес был. Звездой Плешки был совершенно лютый чувак, кличка у него была Катька, что ли. Сейчас он звезда сериалов, играет ментов. Не буду говорить, кто. Знаменитую Шлеп-ногу я видел — бабушку советской проституции. Совсем уже старушечка, но всегда там паслась. Ее таксисты уважали, просто так денег ей давали. Гопники приезжали стабильно. Но я бегал хорошо, КМС по легкой атлетике. Они пристанут — я наутек. А куда бежать? К Мавзолею, конечно, там всегда менты. Сяду на бордюр и сижу под охраной почетного караула до утра.
Были в этой среде свои бандиты — билетная мафия Большого, гейская, прожженная. Нет, они не приглашали нас на премьеру «Сильфиды», вопрос иначе стоял: «Сегодня ты пойдешь ко мне в гости». Ну а ругаться, драться смысла не было, лучше мирно все решить.
Потом в Плешке надобность отпала, потому что интернет появился. Я впервые компьютер включил в 1996 году, Егор купил дорогущий ноутбук Texas Instruments. Он у меня в гараже лежит как раритет. По молодости у меня был ник Торнадо. Сейчас другой, больше возрасту соответствует.
Свободные ли отношения в нашей семье? Нельзя нагло сказать, что всем все дозволено. Егор довольно ревнивый человек. А я недавно научился прощать. Еще три года назад сходил с ума, ставил компьютерных шпионов, смотрел все скриншоты. Понимал, что изменяет, и бесился. Потом сказал себе — нет, у самого рыло в пуху, надо прощать. И удалил всех шпионов. Но бывают ситуации — вот я уезжаю на дачу, на всякий случай кидаю под кровать диктофон. Потом возвращаюсь: «Значит, просто кофе вместе попили?!».
Сейчас из-за болезни своей я его берегу. Наоборот, говорю: вот я уезжаю на неделю, ты встреться с кем-нибудь, только будь осторожен. Сейчас ведь беда. Эпидемия жутчайшая, статистика врет. Залететь можно, предохраняясь, — это мой опыт. У меня никогда не было незащищенного секса. Я в 14 лет от сифилиса лечился, и с тех пор урок усвоил. Знаю массу людей, у которых тоже положительный анализ, но при этом у них в анкетах написано, что отрицательный. Эти люди живут и разносят заразу. Страшно. Возраст у меня уже не тот, прыгать уже не хочется. Хочется тишины и покоя. Книги читаю: всю Улицкую недавно перечитал, и пьесы, и романы. Нравится ее слог, к тому же она за демократию.
У меня был хороший друг, натурал бирюлевский. А я возьми и скажи ему: «У меня ВИЧ». И больше он не проявлялся. Сказал я это назло врагам, а получается, что назло себе. Я сам прежде очень плохо поступил с одним человеком. Мы дружили, общались, он приезжал ко мне в деревню. Он мне однажды позвонил и сказал: «У меня вот плюс». И я тогда сказал: «Сочувствую». Но сам тут же удалил из телефона его контакты и больше с ним не связывался. А спустя год получил свой диагноз и решил ему сказать. Почему я себя так повел? Наверное, это страх смерти как чего-то неизвестного. Того, от чего ты стараешься держаться подальше.
Я свой диагноз довольно быстро принял. С этим можно жить — сейчас уже не 90-е, когда люди от этого буквально сгорали. Главное — мониториться постоянно. Лет десять-пятнадцать — нормально. Иногда я жалею, что не уехал в Европу, когда была возможность. Тем более, что Россия в последнее время только расстраивает. Но, с другой стороны, от судьбы не уйдешь. В 17 лет мне казалось, что 22 года — уже старик. А сейчас мне под сорок, но в душе я мальчик. Моя любимая поговорка — не спеши жить. Чем взрослее ты становишься, тем быстрее дни бегут. По молодости день тянулся, как год. А сейчас страшно хочется побегать еще подольше.
Интервью впервые напечатано в журнале «Афиша» № 339 (25.02.2013). Публикуется с разрешения журнала. Обновлено и дополнено автором
ОЛЬГА И МАРИЯ
«Я увидела ее и подумала: “Терапия прошла хорошо!”»
Семь лет назад психотерапевт Ольга приехала в Крым на летний выездной курс по гештальттерапии. Ольге было 27 лет. Она была замужем и растила четырехлетнюю дочь. Собрались более ста человек, большинство из которых составляли пациенты. Среди них была 28-летняя Мария — художник по образованию, дизайнер по профессии. В Москве ее мучала безответная любовь к несвободной женщине, и в Крым она приехала, чтобы постараться изменить свою жизнь.
ОЛЬГА
На интенсив я приехала, как говорил Владимир Ильич Ленин, «учиться, учиться и только учиться».
Я приехала на день раньше всех остальных участников и заселилась в отель первой. Нас расселяли по двое, и у меня должна была появиться соседка. На следующий день я возвращалась с моря, когда из Москвы приехали остальные участники. Люди очень шумно заселялись, и, находясь в своем номере, я услышала за стеной голос. А поскольку у меня есть еще музыкальное образование — я закончила вокальное отделение Российской академии музыки им. Гнесиных, — то мне важно, какой у человека голос. Я не видела, кто говорит, а только слышала этот голос, и мне было все равно, мужчина это или женщина. У меня все внутри перевернулось. Мне очень хотелось посмотреть, кто там. Оказалось, что у нас с соседним номером общий балкон.