Пропаганда гомосексуализма в России: истории любви - Каспаров Гарри Кимович. Страница 22
Люди, возившие меня в отделение, оказались правы: мама в итоге сказала, что хочет жить спокойно, и попросила меня уехать из дома. Брат перестал со мной разговаривать. Он и раньше знал, что я гей, это не было проблемой. Отношения испортились из-за моего активизма.
А через несколько дней после акции у меня резко заболела голова, начали неметь рука и вся левая половина тела. Я вызвал скорую — и правильно сделал: врач сказал, что это микроинсульт. Наверное, от нервного напряжения. Я пролежал в больнице несколько дней. Из больницы я ездил к подруге, у которой жил и держал свои вещи, и вот, возвращаясь вечером обратно, я наткнулся на двух парней. Они узнали меня — видели по телевизору, наверное. Они явно были пьяные, начали оскорблять меня, повалили на землю, ударили ногой по лицу, разбили очки. Мне удалось убежать от них, и еще две недели я пролежал в больнице. Знакомая журналистка сказала, что мной интересуются националисты. А это уже серьезнее, чем хулиганы. Мне как раз позвонил Алексей Давыдов, московский ЛГБТ-активист, с которым мы были знакомы по соцсетям. Он предложил мне пожить у него. Так что когда я выписался из больницы, я сразу уехал из города и 27 августа приехал в Москву.
Втроем с Алексеем и еще одним его другом Романом, которого тоже выгнали из дома, мы снимали однокомнатную квартиру в Новогиреево. Алексей страдал почечной недостаточностью и сидел на диализе. Я работал, продавал сим-карты, Рома расшифровывал записи заседаний по Болотному делу, Леша был на пенсии, так что на жизнь нам хватало.
Мы делали этой осенью еще несколько акций. Когда обсуждался закон, по которому геев можно будет лишать родительских прав, мы стояли у Госдумы в медицинских халатах с плакатом «Психиатрическая помощь депутатам». 25 сентября проводили акцию у олимпийского комитета, требуя, чтобы в Олимпийской деревне в Сочи был организован прайд-хаус, как это бывает в других странах. Правда, на эту акцию я опоздал, а когда пришел, там уже были автозаки и всех задержали. После задержания всегда происходит одно и то же: нас привозят в отделение, оформляют административное правонарушение, держат несколько часов и отпускают.
Ровно через месяц, 27 сентября, у Леши началось резкое ухудшение, он пришел с диализа и потерял сознание. Мы отвезли его в больницу, и через три дня он скончался в реанимации. Судя по анализам, я думаю, его убили врачи, которые на самом деле не сделали гемодиализ. После смерти Леши мы не смогли продлить аренду квартиры в Новогиреево, пришлось съехать. Сейчас мы с подругой снимаем маленький однокомнатный дом в поселке Дроздово, это всего в 20 минутах от Москвы на электричке.
С Лешей и с Ромой у нас были чисто дружеские отношения. У меня никого нет. Три года назад у меня был роман с парнем, который до этого 12 лет прожил с мужчиной. Я с самого начала понимал, что если люди были вместе столько лет, то разошлись они временно и рано или поздно помирятся. Это и произошло через шесть месяцев, Сергей вернулся к своему мужчине. С тех пор у меня не было ничего серьезного. В Москве очень просто найти секс, но я не понимаю секс с незнакомыми людьми; некоторые ходят по темным комнатам в клубах, но это не для меня. У меня есть много знакомых по соцсетям, но настоящих друзей только двое, они тоже с Урала.
Больше всего мне хотелось бы, чтобы у меня был партнер и чтобы я мог с ним идти по улице, взявшись за руки, и ничего не бояться. В Америке я понял, что проблема не в гомофобии, а в самих геях. Нужно работать не с населением, а с самим ЛГБТ-сообществом. Нужно, чтобы люди выходили из шкафа, чтобы было как можно больше открытых геев, иначе ничего не изменится.
Очень сложно найти работу. Я учился на повара, много лет работал в общепите и знаю всю кухню, от мытья посуды до управления учреждением. Но по специальности найти работу не получается. Видимо, в отделе кадров гуглят меня, видят, что я занимаюсь активизмом, и отказывают. В одном месте мне прямо сказали: вдруг вас задержит полиция и вы не сможете выйти на работу? Раньше я подрабатывал в фирме, которая торгует расходными материалами для принтеров, потом торговал сим-картами. Я получаю отказы по работе и уже начинаю думать, что, может, следовало бы послушать друзей, которые говорили, что надо уезжать. Но пока что, мне кажется, здесь еще не критически опасно, чтобы сбегать. Вот после Олимпиады может стать хуже. Уже поговаривают об уголовной ответственности за гей-пропаганду. Деньги подходят к концу, и я не очень понимаю, что делать дальше.
Если станет совсем плохо, если у моего дома будут собираться националисты или что-то еще такое, я могу уехать в Польшу. У меня папа поляк, и я могу подать на репатриацию. Это лучше, чем просить статус беженца в Америке. Тем более польская культура и язык мне ближе. В идеале я мечтаю открыть свое кафе. И чтобы над ним у меня была маленькая квартирка, мне не нужна большая. И чтобы у меня был партнер, любимый человек. Чтобы к нам приходили гости, и мы сидели, пили вино. Про детей я тоже думал, но что-то я не представляю пока себя отцом. Может быть, потому что я уже привык к мысли, что детей у меня не будет.
АЛЕКСАНДР И МИХАИЛ
«Это было именно то, во что не верил каждый из нас. Это была любовь с первого взгляда»
Александр, 38 лет, и Михаил, 30 лет, провели в США всего несколько месяцев, но надеются, что им никогда больше не придется возвращаться в Россию. Они попросили политического убежища, и теперь им предстоит долго ждать решения: дадут ли им вид на жительство или нет.
АЛЕКСАНДР
Мы познакомились на сайте знакомств 26 ноября 2010 года.
Михаил тогда честно признался, что он несвободен и не готов заводить новые отношения — и вообще что-либо серьезное. Для меня это тоже было просто знакомство чтобы провести время, пообщаться, без всяких серьезных планов. Я увидел его фото с его собаками. Я люблю собак, но не знал, что это за порода, — я задал вопрос, так и завязалась наша переписка. Я на тот момент работал в офисе, мне хватало переписки по работе, да и вообще я не люблю все эти долгие сообщения ни о чем, так что предложил ему встретиться.
На следующий день было холодно, шел снег. Мы договорились о времени, и вдруг, чуть ли не в последний момент, он мне заявляет, что не придет, но не объясняет, почему. После долгой переписки в течение всего дня мне удалось его убедить не отменять встречу. Уже потом выяснилось, что у него не было денег, а он, будучи очень независимым, не хотел чтобы за него кто-то платил, не хотел чувствовать себя обязанным. В конце концов мы встретились у метро «Тверская». Я сел к нему в машину, и сразу появилось ощущение, что мы знаем друг друга много лет. Не было никакой скованности, никакого дискомфорта, ничего такого, что обычно бывает при первой встрече двух только что познакомившихся людей. Мы поехали в ресторан недалеко от его работы. Там мы незаметно для себя просидели до закрытия заведения, потом поехали в круглосуточное кафе. За это время мы успели узнать друг о друге все, никто ничего не скрывал, не приукрашивал. Время летело незаметно. Никто не хотел расставаться — ни в тот момент, ни потом, ни всю жизнь.
Расставаться мы не хотели, но все было не так просто, как бывает в сказках. У Миши не было своего жилья, у меня тоже. Я снимал маленькую комнату с соседом. У Миши были отношения. Нас обоих категорически не устраивала перспектива жить раздельно и обманывать его партнера, отношения с которым у Миши уже давно сошли на нет. Мы созвонились утром следующего дня и решили, что сегодня он переезжает ко мне. Я заехал за ним вечером, и с тех пор мы живем вместе, не расставаясь даже на день. Это и есть любовь, как мы ее понимаем.
На тот момент у меня уже был куплен билет в Вашингтон на 8 декабря, я собирался к другу. Конечно, Миша должен был ехать со мной, это даже не обсуждалось. Для нас обоих это была первая поездка в США. Кто знает — поймет, чего нам стоило в такие сроки получить ему визу, купить билет. Мой друг сказал, чтобы мы взяли с собой костюмы, так как нас ожидает особенное мероприятие. На следующий день после прилета мы пошли туда, куда ни один из нас и не предполагал попасть. Это была свадьба — одна из первых однополых свадеб в округе Колумбия.