В круге последнем - Рекемчук Александр Евсеевич. Страница 6

Когда Михаил Маляров вызвал Солженицына и сообщил ему, что уполномочен объявить текст Указа, тот растерялся и побледнел. Но по мере чтения, вспоминает прокурор, Солженицын успокоился. Весть о том, что он навсегда покинет страну, где родился, не явилась для него ударом. Забыв свои лицемерные заявления о любви к отечеству, Солженицын тут же проявил присущую ему деловитость. Заявил, что предпочитает самолету поезд. Желательно через Хельсинки. Попросил, чтобы ему разрешили вывезти личный архив.

Первый заместитель Генерального прокурора СССР поставил Солженицына в известность, что его семья сможет выехать к нему, как только сочтет необходимым.

Солженицын попросил бумагу и написал заявление, в котором перечислил просьбы и назвал состав своей семьи.

Затем, несколько смущаясь, Александр Исаевич устно изложил свою последнюю просьбу. Не пытайтесь угадать о чем. Это невозможно.

— Я не хотел бы появиться за границей в маскарадном костюме, который одел при задержании.

Просьба Солженицына была удовлетворена.

Репортеры многочисленных западных газет и агентств, встретившие самолет из Советского Союза, на борту которого находился Солженицын, единодушно упомянули в своих сообщениях прекрасную коричневую меховую шапку нежданного гостя и прочие детали его гардероба.

Катехизис провокатора

В книге «Архипелаг Гулаг», обильно оснащенной жаргоном, не раз встречается словечко «раскололся». В своей изначальной сути это словечко подразумевает орех, который раскалывают. Что там внутри, под оболочкой? Бывает — доброе ядрышко, бывает — пусто, а бывает — гниль… «Архипелаг Гулаг» — крайняя степень саморазоблачения Солженицына, его постыдного политического эксгибиционизма.

Что ему не по душе?

В конце сороковых — начале пятидесятых годов я работал журналистом на Крайнем Севере, в Коми АССР. Там были лагеря — я их видел. Видел я, и как бульдозеры сравнивали их с землей. Тогда же я стал свидетелем поразительного явления: люди, незаконно осужденные, а затем полностью реабилитированные, изъявили желание остаться в республике Коми, на своих рабочих местах — в угольных шахтах, на нефтяных промыслах, в научных лабораториях, проектных институтах. По сей день я горжусь знакомством и дружбой с этими людьми несгибаемого мужества: ученым-геологом; Героем Социалистического Труда, инженером, ныне секретарем партийной организации; заслуженным врачом Коми АССР; рабочим-орденоносцем… Этот феномен духа, недоступный, по-видимому, нормативной психологии, подсказал мне сюжет романа «Скудный материк», главный герой которого буровой мастер Иван Еремеев, выйдя из лагеря, совершает поездку в родные места, а затем возвращается на берега Печоры. (Этот роман был опубликован в 1968 году журналом «Москва» и дважды издан массовыми тиражами).

Советская литература, вопреки утверждениям Солженицына, не обошла молчанием драматические моменты в истории нашего государства. Можно назвать десятки книг, связанных с этой темой. Другое дело, что авторы этих книг — а у некоторых из них за книгой стояла личная судьба, — рассказали горькую и суровую правду, не впадая в односторонность, не теряя чувства исторической перспективы. Они остались верными своим идеалам, идеалам социализма.

Солженицыну не по душе гражданская позиция этих людей.

Что у него за душой?

«Архипелаг Гулаг» был выброшен на стол в качестве антисоветской «козырной карты» в самом конце 1973 года — года, которому наверняка суждено войти в историю как главной черте водораздела между периодом «холодной войны» и периодом разрядки международной напряженности. Противники разрядки не брезгуют никакими средствами, чтобы помешать этому велению времени и разума.

Советская и зарубежная пресса уже обратила внимание на те главы «Архипелага Гулаг», где Солженицын касается событий второй мировой войны. Его позиция и здесь вполне ясна. Это — запоздалая проповедь пораженчества, восхваление коллаборационизма и измены, сочувствие к разного рода власовцам и квислинговцам.

Помимо свободно просматриваемой стержневой темы «Архипелага Гулаг» — патологического антисоветизма, в этой книге с достаточной определенностью выражено отношение Солженицына ко всей антигитлеровской коалиции, которая ценой огромных жертв и титанических усилий обеспечила победу над фашизмом, спасла человечество от коричневой чумы. Отношение это — сугубо отрицательное, раздраженное, досадливое. Та же брань, с какой Солженицын обрушивается на руководителей Советского государства, звучит и по адресу президента Соединенных Штатов Франклина Д. Рузвельта и премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля. (Достается от него даже памятникам Черчиллю…).

Поневоле мирясь с тем, что развязанная фашистской Германией война против СССР не привела к столь желанному для него падению советского строя, Солженицын обращается к другой маниакальной идее, которая, как известно, с надеждой вынашивалась и в подземном бункере Гитлера: о возможности военного столкновения в Европе между войсками союзников. И тут Солженицын, задним числом, готов «усилить» одну из сторон батальонами Власова, казачьими полками Краснова, галицийскими эсэсовцами. Не упускает он, конечно, и возможности использования атомной бомбы… Какой стратег! Какой гуманист! Какой… опять-таки провокатор!

Известно, что история второй мировой войны решилась не «по Солженицыну». И здесь колоссальное значение имел тот политический и нравственный фактор, что союзные державы, несмотря на расхождения по ряду вопросов, остались в основном и главном верными тем обязательствам, которые от имени народов были скреплены подписями в Тегеране и Ялте. Фашистская Германия безоговорочно капитулировала. Милитаристская Япония безоговорочно капитулировала. Военные преступники понесли заслуженную кару. Не избежали позорной расплаты и предатели — Лаваль и Квислинг, Власов и Краснов.

Треть века минула с той поры. И те, кому выпала честь мужественно сражаться против фашизма, теперь рассказывают уже не только своим детям, но и внукам о звездных часах человечества — когда на Эльбе торжествовало солдатское братство, когда, вопреки всем козням и проискам, победил мир.

С каким же чувством должны читать сегодня ветераны той великой победы пачковитые страницы «Архипелага Гулаг», где Солженицын тщится переиначить историю по своему хотению?..

Разрядка международной напряженности — а мы являемся не только ее свидетелями, но и ее активными созидателями — тоже имеет не только политический, но и нравственный аспект. Известные международные договоры и соглашения так же, как и треть века назад, скреплены подписями ответственных государственных деятелей от имени народов. Неуклонное выполнение торжественно провозглашенных принципов — залог мира.

Мы знаем, однако, что существуют «бункеры», где противники разрядки вынашивают свои опасные планы. И в одном из этих «бункеров» орудует пером «литератор» Солженицын…

Что у него за душа?

Солженицыну не чуждо позерство. Временами он даже внешне старается походить на своего Ивана Денисовича, эдакого русского мужичка-страстотерпца, в образе которого воплощены-де смирение и терпимость…

Повесть «Один день Ивана Денисовича» была опубликована в Советском Союзе, как и некоторые другие произведения Солженицына. Неизвестно (в «Архипелаге Гулаг» об этом не говорится), какое из его произведений прочел бывший школьный товарищ (имя его тоже не названо), с которым они не виделись 22 года. И этот школьный товарищ написал Солженицыну письмо, изложив автору свои впечатления о прочитанном… Замечу, что подобная переписка читателей с писателями, даже не связанных личным знакомством, широко распространена в Советском Союзе и является традицией нашей литературной жизни, причем письма читателей бывают порой далеко не восторженными… Так вот, бывший школьный товарищ посмел отнестись критически к произведению Солженицына: