Дипломатические комментарии - Исии Кикудзиро. Страница 24

В России ничего не знали об окончательном решении японского правительства. Второе обращение американского президента было сделано в тот момент, когда среди русских политических деятелей происходили горячие споры о том, продолжать ли войну или нет. Телеграмма президента была послана 21 августа, и царь получил ее на следующий день. Согласно инструкциям президента, господин Майер, американский посол в Петербурге, попросил у царя аудиенцию, для того чтобы лично разъяснить послание президента. Во время аудиенции, которая произошла в четыре часа дня 23-го, господин Майер передал царю замечания, которые ему было велено сделать по поводу телеграммы, и пытался склонить его к точке зрения президента. Рассказывают, что во время этого свидания царь упорствовал в своем отказе пойти на какие-либо уступки; вдруг мимоходом, как бы про себя, он заметил, что можно было бы рассмотреть возможность передачи южной части Сахалина Японии ввиду исторических обстоятельств, связанных с этим островом.

Подробности свидания американского посла с царем стали известны автору случайно. 27 августа он посетил своего друга в одной из иностранных миссий в Токио, чтобы с ним обсудить положение, и во время разговора узнал о том, что произошло во время царской аудиенции. Считая, что такие чрезвычайно важные сведения накануне последнего заседания мирной конференции были не чем иным, как божьим промыслом, автор поспешно покинул своего друга и отправился искать премьера Кацура. Только что закончилось заседание кабинета министров, и премьер завтракал со своими коллегами. Будучи извещен о том, что автор желает повидать его по крайне важному делу, премьер принял его в отдельной комнате. Автор рассказал о разговоре, который имел место 23 августа в Зимнем дворце в русской столице между царем и американским послом. Счастливым обстоятельством в этот критический момент была также разница во времени в четырнадцать часов между Токио и Портсмутом. Это давало достаточно времени для посылки указаний делегатам о том, чтобы они настояли на отсрочке последнего заседания на один день. Автор сказал премьеру, что единственно правильным было бы послать делегатам одну за другой две телеграммы, первую — с инструкцией добиться однодневной отсрочки, а вторую — с отменой ранее посланных указаний относительно Сахалина и с полномочием предъявить требование на южную часть этого острова. С радостью на лице премьер осторожно спросил: «Вы совершенно уверены, что вы слышали правду?» На это автор ответил: «Ваше превосходительство, можете быть совершенно спокойны на этот счет». Решив немедленно последовать советам автора, премьер вернулся к своим коллегам в столовую. Автор поспешил в министерство иностранных дел, где повторил свой рассказ вице-министру Чинда, и немедленно послал делегатам новые инструкции.

После того как в Портсмуте была получена первая телеграмма, последнее заседание конференции было отложено на одни сутки, до 29 августа. В этот день, следуя инструкциям, которые содержались во второй телеграмме, японские делегаты сделали следующее заявление: «Императорское правительство решило в знак своего миролюбия отказаться от требований на весь Сахалин и делает последнюю уступку, удовлетворяясь южной половиной острова». После недолгого обсуждения нового японского предложения русские делегаты согласились отдать Японии территорию Сахалина южнее пятидесятой параллели северной широты, т. е. южную половину острова. Так мирная конференция, которая была так близка к провалу, окончилась неожиданным соглашением.

Жизнь окружает полная неизвестность, или, как говорил Фридрих Великий, жизнь — это движение человека ощупью в темноте, без проблеска света. Иногда люди осторожно идут по безопасным и надежным мостам; а временами они беспечно плывут там, где следовало быть осторожными, и разбиваются о подводные камни. Если бы мы могли смотреть на драму жизни с отдаленного и высокого наблюдательного пункта, мы, несомненно, забавлялись бы, глядя на неуверенные и ошибочные движения актеров. Русско-японская война подтверждает это. Побежденная на суше и на море Россия в глубине души считала, что против Японии, управляемой мудрым монархом, населенной миллионами бесподобных патриотов и морально поддерживаемой симпатиями Англии и Америки, невозможно было устоять. А Япония думала, что она больше не могла продолжать борьбу против России, против этой огромной массы, недоступной для ударов и снова поднимавшейся после частых и крупных поражений. Дальнейшие операции против России теперь казались напрасным трудом. Японские запасы военных материалов приходили к концу. Ее финансы были в тяжелом положении. Даже руководители ее армии в Манчжурии боялись, что если она слишком увлечется, то может быть разгромлена и потеряет все преимущества, полученные в результате дорого стоивших побед. Обе воюющие стороны чрезвычайно сильно преувеличивали свои действительные силы и средства, и каждая из них была очень плохо осведомлена о положении другой. Никакой шпионаж и никакая разведка не могли бросить свет на действительное положение вещей.

В отличие от слепого, который не боится ползающих змей, ибо он их не видит, политические деятели, ответственные за судьбы всей страны, не могут долго чувствовать себя хорошо в потемках. Темнота приводит к беспокойству, а беспокойство приводит к страху. Хороший капитан останавливает свой корабль во время густого тумана, а хороший полководец задерживает свою армию, когда он не знает расположения сил противника. Эта обоюдная боязнь и заставляет воюющие страны искать мира. Но как только наступает мир, начинается, несмотря на прежние опасения и беспокойства, реакция. Недовольство возрастает среди масс, чьи преувеличенные надежды не сбылись. Со временем это недовольство направляется против правительства. Пока ведется война, правительство бывает вынуждено для укрепления морального состояния народа распространять среди населения и среди армии ложные и необоснованные надежды, но, когда восстанавливается мир, приходится разочаровывать их и приводить в трезвое состояние. Бунты, которые происходят так часто вслед за заключением мирных договоров, являются результатом необходимости приспособления умов населения к реальному положению вещей. Беспорядки по поводу условий мира имели место во всех странах. Но интеллигентный народ быстро осознает настоящее положение дел и прекращает волнения. Волнения, происшедшие в Японии после Симоносекского и Портсмутского договоров, были результатом только что описанных психологических процессов. В обоих случаях народное возбуждение утихло в сравнительно короткий срок, так как оно не имело широкой поддержки. Это доказывает здравомыслие японского народа.

Как только мир между Россией и Японией был восстановлен, началась критика условий мирного договора. Уверяли, что Портсмутский мир был заключен преждевременно и что японская армия должна была дойти до озера Байкал или по крайней мере занять Харбин. Этот взгляд, однако, был основан на ошибочном представлении о положении дел. Это ясно уже по одному тому, что генерал Кодама, начальник штаба манчжурской армии, был самым ярым во всей империи защитником мира. Генерал был раздражен медленным ходом мирных переговоров в Портсмуте и несколько раз увещевал делегатов поторопиться. Среди членов кабинета морской министр, адмирал граф Гомпей Ямамото, ревностнее всех выступал за мир. Военному министру было неловко стоять за мир, когда главный театр военных действий был на суше, но адмирал Ямамото занимал после Цусимской битвы более удобную позицию в вопросе о мире. Как истинный политический деятель он взял на себя неприятную обязанность перед лицом разгневанного и неосведомленного общественного мнения добиваться мира. Смелость и патриотизм адмирала в этом деле вызывают у автора величайшее восхищение, хотя нужно признать, что адмирал чересчур ревностно выступал за мир. Впоследствии премьер Капура рассказал автору, что, когда он сообщил кабинету секрет о возможности получения южной части Сахалина, адмирал Ямамото встревожился и воскликнул: «Исии все портит. А что, если его сведения неправильны. Мы потеряем возможность заключить мир, и никакое харакири мелкого чиновника нам не вернет эту возможность». Адмирал продолжал выражать беспокойство, пока премьер не уверил его, что на полученные сведения можно полагаться. Говорят, что, узнав о приобретении южной половины Сахалина и о заключении мира, он был безгранично рад. Это, конечно, рассеивает всякие сомнения относительно его патриотизма.