Распоротый - Дубов Игорь. Страница 73

Обостренным своим обонянием я ощутил их запах, разительно непохожий на тот, которым сегодня тянуло от догоняющих нас "волчат". Запах, исходящий от пиратов, был остропряным, напоминающим запах просмоленной пеньки, долгое время лежавшей на залитом солнцем берегу. Это был запах теплого моря и горячего песка. Я ненавидел сейчас этот запах. Запахи Керста мне были милее запахов Земли – когда Землей пахли бандиты.

Я повисел еще немного, потихоньку приходя в себя, а заодно пережидая тревогу на базе. Ушибы мои болели, но кости остались целы, и значит, я был в состоянии повторить свою попытку. В свете луны можно было разглядеть, что я завис рядом с той трещиной, по которой поднимался наверх. Мне даже показалось, что я вижу в нескольких метрах под собой свисающий с первого шлямбура репшнур. Какое-то время я раскачивался на веревке, пытаясь дотянуться до скалы. Потом мне это удалось, и я, ломая ногти, вцепился в острый выступ. Отсюда я действительно разглядел торчащий подо мной крюк, но в окутывающем Чекуртан мраке не было слышно ни шороха. До этого у меня оставалась пусть крошечная, но все же надежда. Теперь она умерла. Если бы Юкира был жив, он бы уже был здесь.

Амортизатор, приклеившись к волосам, остановил кровь. Но я все равно чувствовал себя слабым. И еще я начал замерзать. Мне давно пора было лезть обратно. Однако я медлил, боясь возвращаться на участок, с которого только что сорвался. Я знал этот страх. Он всегда возникал после срыва. Через какое-то время страх должен был исчезнуть, но сейчас некому было пройти вперед, позволяя мне немного очухаться.

Кисло поморщившись, я расстегнул анорак и вытащил из нарукавного кармана разлетайки две таблетки стимулятора. Мне нельзя было принимать их после случившегося прошлой ночью. Но я был уже за той гранью, где перестают бояться последствий.

Поэтому я проглотил обе таблетки, стараясь не думать, что они сделают с сердцем.

Почувствовав через несколько минут прилив сил, я туг же схватился за веревку и быстро полез наверх. Добравшись до второго крюка, я не стал задерживаться, а сразу, пока еще действовал стимулятор, двинулся дальше. Здесь я уже не спешил, а лез, тщательно выверяя каждое движение. Я много ходил – и на Земле, и на других планетах, – но так здорово, как сейчас, мне до сих пор еще не доставалось. Если бы не жуткое отчаяние и не сжигающая меня ненависть, я бы, наверное, так и не прошел этот кусок. Когда я наконец выполз на гребешок под шапкой, разлетайку мою вместе с анораком можно было выжимать в тазик.

Тяжело дыша, я лежал, распластавшись под углом в сорок пять градусов, на холодных камнях гребешка и думал, что уже через полчаса смогу полностью рассчитаться за Юкиру. Из-под руки я видел освещенные лунным светом вершины, черную, иззубренную линию гор и наполненные мраком провалы ущелий. Все окружающее воспринималось болезненно остро, наверное, потому, что вместе с крупными, яркими звездами напоминало ландшафты безатмосферных спутников, которые я обычно разглядывал через защищавший меня пластик гермошлема. Сейчас, без скафандра, я чувствовал себя абсолютно голым, полностью открытым перед злобой, которой всегда веяло ночью от гор. Я снова посмотрел вниз и невольно вздрогнул от холода, скользнувшего по спине. Отсюда, сверху, то, что я оставил внизу, напоминало ворота в ад.

Я вынул из своего миниатюрного рюкзачка сандвич и разовый термос с чаем. Есть абсолютно не хотелось, но я отчаянно нуждался в передышке, а сидеть здесь без дела было стыдно. По существу, мне надо было еще спуститься вниз и, отвязав веревку, забрать ее с собой. Однако я суеверно решил не делать этого. В конце концов у меня был айсбайль. С его помощью я как-нибудь сумею пробраться по шапке на флаерную площадку базы.

Я шел по снегу, немного подволакивая левую ногу, царапая штычком подмерзший ночью фирн, а перед глазами в серебристом тумане вставали тингзал и центр контроля, арсенал и энергоблоки, лифты и коридоры, и Таш в черном комбезе, рассеянно глядящая на экраны внешнего обзора сквозь стакан с полупрозрачной жидкостью.

"Черта с два ты увидишь меня, девочка, – думал я, облизывая потрескавшиеся и сочащиеся сукровицей губы. – Мои датчики молчат. Значит, у вас тут ничего нет. Вы даже допустить не могли, что здесь можно залезть. Но вот – я залез. Я залез и теперь иду к тебе. Спешу на свидание. Ты слышишь? К тебе на балкончик лезет странствующий трубадур. Так что не ложись спать. Твой миннезингер спешит к тебе. Он хочет спеть свою лучшую песню. Песню для прекрасной госпожи. Для дамы распоротого сердца. Знаешь, как я ее назвал? "Лунный сонет бластера". Открой же окошко, домина! Тебе не слышится в слове «миннезанг» лязг железа?"

Не останавливаясь, я пересек траверсом шапку и, обогнув Чекуртан, вышел к базе. Я стоял над ней и немного сбоку, глядя на пробивающийся сквозь Щели свет, легкую изморозь на площадке, беззвучно поворачивающиеся тени камер слежения над входом и строгий абрис причального терминала, в углу которого вырисовывалась небольшая калитка для посетителей, способных передвигаться на своих двоих.

К сожалению, я не увидел наружного часового. Я знал, как маскируются внешние посты, но ничего похожего здесь не обнаружил. С одной стороны, это было хорошо. Отсутствие часового означало, что рой не придал серьезного значения случившемуся. С другой – плохо, поскольку я должен был сам взламывать дверь калитки, надолго выставившись на пороге прямо перед камерами.

Я прощупал глазами расстояние и крутизну снежника, ведущего к площадке, понял, что съехать не удастся, и, вдавливая поглубже каблуки в снег, начал спуск. Кровь билась у меня в висках, и лицо горело. Лунный свет сверкал на стальном клювике айсбайля. Звездная пыль оседала на ресницах. Черные горы водили вокруг Чекуртана свой колдовской хоровод.

"За все ответите, – думал я, медленно, словно каменный гость, печатая шаги. – За клоуна. За Юкиру. За тех, кто погиб в городе, и за тех, кто погиб в горах. У меня большой счет. Если б вы только знали, какой у меня счет! Все, кто не дожил, пришли сегодня со мной. Ян с Ганнимеда, Мика Сабуров, Райфл-навигатор, весь мой экипаж. А кроме них, еще десятки знакомых и незнакомых мне парней, сожженных вашими бластерами, нарвавшихся на ваши засады, схлопнувшихся в ваших ловушках. И еще жители зачем-то понадобившегося вам Керста. Кто сказал, что возмездия нет? Вот оно, идет к вам. Держитесь, гады!"

Я спускался на негнущихся от напряжения ногах, спускался, страхуя себя айсбайлем, и взгляд мой впивался, как приваренный, в неуклонно приближающийся портал. Я ощущал себя ангелом-мстителем и чувствовал, как праведный гнев распирает мне грудь. Я шел карать. Карррать! И «р» скрежетало у меня в горле, как разрывающаяся жесть. Может быть, я был неразумен. Возможно, у меня от усталости сорвало тормоза. Может быть, я даже действовал не по закону. Но сдерживать себя я уже не мог.

Да, впрочем, и не хотел.

"Повод! – думал я. – Только малейший повод! Хоть слово, хоть жест. И тогда я всех размажу по переборкам! Господи! Сделай так, чтоб хоть кто-нибудь из них дал мне повод!"

Я дошел до того места, где снежник смыкался со скалой, и замер на самом краю тени, метрах в тридцати от флаерной площадки. Простирающееся передо мной пространство было усеяно мелкими осколками взорванного когда-то гранита и залито лунным светом. Прислонясь к холодному камню, я глядел на нависающую надо мной громадную бронированную плоскость стены и думал о том, что еще три дня назад я и помыслить не мог, что когда-нибудь буду стоять здесь.

Я понимал, что стоит мне сделать еще один шаг, и останется только бег, сумасшедший, безостановочный бег короткого яростного штурма, когда в тебя лупят со всех сторон, а ты бежишь, пригибаясь и подныривая, стреляя во все движущееся и сверкающее, бежишь, безнадежно пытаясь сориентироваться в мешанине лифтов, коридоров, пандусов и эстакад, бежишь, влетая в тупики и выбираясь из них, перепрыгиваешь через разбросанные тела, падаешь, поднимаешься и снова бежишь – и так вплоть до самой дальней комнаты или наружной стены.