Нужна ли Америке внешняя политика? - Киссинджер Генри. Страница 5
Именно Вьетнам сломал синтез идеологии и стратегии, что стало характерным для мышления тех, кого сейчас называют «величайшим поколением»2. Хотя принципы американской исключительности по-прежнему должны получать подтверждение всех участников внутренних дискуссий по вопросам внешней политики, их применение в конкретных случаях стало предметом глубокого и долгого спора.
Будучи потрясенными от разочарования вьетнамским опытом, многие прежние мыслящие сторонники политики холодной войны либо ушли с поля стратегии, либо, по сути, отвергли само существование послевоенной американской внешней политики. Администрация президента Клинтона – первая, в которой было много личностей, пришедших из антивьетнамских протестов, – относилась к холодной войне как к недопониманию, трудно излечимому из-за американской неподатливости. Они чувствовали отвращение к концепции национального интереса и не верили в принцип применения силы, за исключением случаев ее использования в некоем «бескорыстном» деле – то есть без выражения какого-то особенного американского интереса. В ряде многих случаев и на нескольких континентах президент Клинтон начинал извиняться за своих предшественников, которые, по его мнению, были вызваны, как он уничижительно описывал, холодной войной. Однако холодная война не была ошибкой политического характера – хотя какие-то ошибки, разумеется, были сделаны в ходе ее проведения; здесь имели место глубокие вопросы, связанные с выживанием и национальными целями. По иронии судьбы, это притязание на бескорыстность интерпретировалось как особая форма непредсказуемости и даже ненадежности теми странами, которые исторически воспринимали дипломатию как учет взаимных интересов. Несомненно, Соединенные Штаты не могут – и не должны – возвращаться к политике холодной войны или к дипломатии XVIII века. Современный мир гораздо сложнее и нуждается в более дифференцированном подходе. Но они не могут и позволить себе потакать своим желаниям или лицемерить, как это было в протестный период. Эти направления научной мысли в любом случае знаменуют конец эпохи, споры в которую представляются для поколения, рожденного после 1960-х годов, мудреными и чисто теоретическими.
То поколение еще не вырастило лидеров, способных пробудить обязательство в отношении последовательной и долгосрочной внешней политики. Действительно, некоторые из них задаются вопросом: а нужна ли вообще нам внешняя политика? В глобализованном экономическом мире поколение периода после холодной войны смотрит на Уолл-стрит или Силиконовую долину точно так же, как их родители смотрели на правительственную службу в Вашингтоне. Это отражает приоритет, отдаваемый экономической деятельности по отношению к политической, частично вызванный растущим нежеланием отдаваться профессии, зараженной безудержной публичностью, которая зачастую заканчивается разрушением карьеры и потерей репутации.
Поколение после холодной войны очень мало заботят дебаты вокруг войны в Индокитае, оно в большинстве своем незнакомо с ее деталями, находя ее лейтмотивы очень трудными для понимания. Оно и не чувствует себя виноватым в связи с доктриной личной заинтересованности, которой оно придерживается всеми силами в своей собственной экономической деятельности (хотя порой оно включает призывы к национальному бескорыстию как подачку совести). Будучи продуктом системы образования, которая обращает мало внимания на историю, оно часто не имеет никаких взглядов на международные дела. Это поколение подвержено искушению идеей нерискованных глобальных отношений как вознаграждение за острую конкуренцию в их частной жизни. В такой обстановке становится вполне естественной вера в то, что погоня за личными экономическими интересами в конечном счете и практически автоматически приведет к глобальному политическому примирению и демократии.
Такой подход возможен только, по большому счету, благодаря исчезновению опасности всеобщей войны. В таком мире поколение американских руководителей периода после холодной войны (независимо от того, вышли ли они из протестного движения или школ бизнеса) полагает возможным представить, что внешняя политика – это либо экономическая политика, либо представляет собой поучение остального мира в духе американских добродетелей. Неудивительно, что американская дипломатия со времен окончания холодной войны все больше и больше превращается в ряд предложений следовать американской программе действий.
Однако экономический глобализм не является подменой мирового порядка, хотя и может являться его важной составной частью. Сам по себе успех глобальной экономики приведет к перегруппировкам и напряженности как внутри, так и между обществами, что вызовет давление на политическое руководство мира. Тем временем национальное государство, которое остается единицей учета с политической точки зрения, преобразуется во многих регионах мира на основе двух, казалось бы, противоречивых течений: либо путем раскола на этнические составные части, либо растворяясь в более крупных региональных группировках.
До тех пор пока поколение руководителей периода после холодной войны занято разработкой гибкой и способной к изменениям концепции просветленного национального интереса, оно будет получать параличи один за другим, а отнюдь не моральный подъем. Разумеется, чтобы быть подлинно американской, каждой концепции национального интереса необходимо опираться на демократические традиции страны и заботиться о жизнеспособности демократии во всем мире. Однако Соединенным Штатам следует переводить свои ценности в ответы на некоторые непростые вопросы. Что нам следует стремиться предотвратить, чтобы выжить, как бы это ни было мучительно больно? Что, если быть честными с самими собой, мы должны постараться сделать, независимо от уровня достигнутого международного консенсуса, а при необходимости и в опоре только на самих себя? Какие цели находятся просто за пределами наших возможностей?
Глава 2
Америка и Европа. Мир демократий I
Идеал Вильсона относительно международного порядка, основанного на общем почитании демократических институтов и урегулировании споров путем переговоров, а не военным путем, восторжествовал в странах, выходящих на берега Северной Атлантики. Правительства там демократические, а понятие «демократия» означает государства, в которых, как правило, царит плюрализм с ротацией партий у власти на регулярной и мирной основе. Это все контрастирует с большинством остального мира, где это слово используется для того, чтобы узаконить любого, кто приходит к власти, и где изменения в правительстве происходят, если они вообще происходят, путем переворотов или процедур, похожих на переворот. В зоне Атлантики война больше не воспринимается как политический инструмент; за последние полвека сила применялась только на внешних границах Европы и между этническими группами, а не между традиционными государствами-нациями.
Именно поэтому за 50 лет партнерские отношения между странами, выходящими на берега Северной Атлантики, служили краеугольным камнем американской внешней политики. Даже после исчезновения советской угрозы атлантическое партнерство остается для Соединенных Штатов ключевой опорой международного порядка. Помимо определения взаимной обороны традиционного альянса страны Северной Атлантики выработали некую ткань консультаций и взаимоотношений для подтверждения и достижения общей политической судьбы. Сразу после завершения Второй мировой войны американская помощь предотвратила экономический крах Европы. А когда Советский Союз стал угрожать, была создана Организация Североатлантического договора. Ее военным рычагом было объединенное военное командование; ее постоянный совет на уровне послов координировал союзную дипломатию. В последнее время глобализация углубила экономические связи до такой степени, когда капиталовложения двух сторон друг в друга связали благополучие Северной Америки и Европы, сделав связи почти неразделимыми.
И все же – как ни парадоксально – отношения между Северной Америкой и Европой переполнены противоречиями. И дело не в том, что союзнические отношения были традиционно идеалистическими или даже гладкими. Противоречивость была отмечена растущей болезненностью – как и следовало ожидать, когда страны, которые господствовали в глобальных делах на протяжении трех веков, оказались неожиданно в большой зависимости от решений, принимаемых в пяти тысячах километров – в Вашингтоне. Во время Суэцкого кризиса в 1956 году администрация Эйзенхауэра отмежевалась от своих британских и французских союзников и активно работала на их поражение. Урегулирование Берлинского кризиса в 1960-е годы администрацией Кеннеди воспринималось скрепя сердце как в Германии, так и во Франции. Попытка администрации Никсона определить новые трансатлантические отношения в 1970-е годы натолкнулась на большое сопротивление, особенно со стороны Франции. А размещение американских ядерных ракет в Европе в 1980-е годы сопровождалось демонстрациями протеста по всему континенту.