Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали - Кагарлицкий Борис Юльевич. Страница 25
Даже правая пресса признавала, что восставшие были настроены мирно. «Нам рассказывают и показывают, как банды озверевших национал-коммунистических погромщиков бродили по Москве, штурмуя телецентр, мэрию и различные иные общественно нужные объекты, — писал Михаил Леонтьев, известный поклонник Гайдара, Тэтчер и Пиночета. — Однако вы не найдете ни одного сообщения о разгроме беззащитного коммерческого ларька. Ужасные коммунистические экспроприаторы, немного полежав под шквальным огнем рядом с телецентром Останкино, отбегали в соседний киоск, ПОКУПАЛИ ЗА ДЕНЬГИ водку и шоколадки и возвращались назад, помирать за идеалы социальной справедливости. Киоски у Белого дома в “ночь беспредела” после его деблокирования, когда в городе даже с миноискателем нельзя было найти ни одного милиционера, сделали рекордную выручку» [69]. Еще более страшную картину рисует Л. Сурова на страницах «Независимой газеты». Столкнувшись с толпой защитников Белого дома, она не увидела «никакого неистовства, никакого фанатизма. Это были обычные, но разные люди, мои сограждане, мои земляки. Были молодые, старые, женщины, девушки... Папа с сыном лет 10... мы видели людей, никем не организованных... одни помягче, поинтеллигентнее, другие повоинственней... — но шли не убивать, не мстить... Что мы видели из оружия? Пять-шесть щитов металлических, у кого-то еще кусок трубы водопроводной, а у одного мальчишки лет 15 — топорик... Никаких вооруженных боевых отрядов мы не видели» [70].
3—4 октября власть преподнесла обществу кровавый урок. Сначала толпа была безжалостно расстреляна у телецентра Останкино, затем подошедшие к зданию парламента танки открыли по нему огонь. В течение двух суток в городе проходили обыски и аресты. Одновременно начались расистские избиения милицией кавказцев. Последние к восстанию никакого отношения не имели, зато были идеальной жертвой для милиции, опьяненной вседозволенностью.
Победа исполнительной власти над парламентаризмом была полной. Она была закреплена психологически, культурно и символически, когда победившее правительство переехало в бывшую резиденцию побежденного парламента — Белый дом. А может быть, это преступники вернулись на место преступления?
По мнению журналиста Ивана Засурского, «многое в октябрьских событиях остается неясным до сих пор. Например, взять тот же штурм мэрии, Останкино (уже отключенного — единственным вещающим каналом в те дни осталось Российское телевидение, у которого есть собственный телецентр на Ямском поле), наконец, снайперы вокруг Белого дома. Начиная беспорядки, оппозиция действовала против своих интересов — если, конечно, действовала она. Больше всех в вооруженных столкновениях был заинтересован сам Ельцин: пресса все больше начинала призывать к мирному диалогу, в обществе большой поддержкой пользовался “нулевой вариант” одновременных перевыборов президента и парламента, который был благополучно забыт после того, как войска подавили бунт “красно-коричневых”. В результате была принята конституция, закрепляющая доминирующее положение президента в структуре российской власти» [71].
Александр Тарасов еще категоричнее. Ни толпы восставших, ни лидеры Верховного Совета не контролировали ситуацию, они действовали именно так, как хотела власть. «Разумеется, они попались на провокацию. Но провокация — это КЛАССИЧЕСКИЙ метод политической борьбы, она существует ровно столько же, сколько политика. И даже дольше — провокация перешла в политику из опыта боевых действий» [72]. Поражение парламента было предопределено в равной степени неопытностью масс и несостоятельностью вождей. «И если наша оппозиция хочет чему-то научиться, ей придется искать других вождей — с другим стилем мышления и другим уровнем умственного развития. А заодно оппозиционерам придется кое-что изменить и в своих мозгах тоже: в частности, перестать наконец думать, что, если им в руки случайно попала дубина (а тем более — автомат) — это значит, что во всей России началась революция» [73].
В октябре 1993 г., когда по приказу Ельцина танки расстреливали здание парламента, элитные интеллектуалы, подписывали обращения в поддержку переворота. Когда же в декабре итоги выборов в созданную в соответствии с новой конституцией Государственную думу оказались неудовлетворительными, страницы газет и журналов запестрели статьями, переполненными ненавистью к собственному народу. Наиболее последовательно высказалась Валерия Новодворская в «Столице»: «Голосование за левых было спровоцировано отнюдь не прагматическими соображениями», — заявила она. Просто получив свободу, Россия всегда «выбирает зло, созвучное ее природе». Девять десятых населения «этой страны», по ее словам, выродки и «динозавры», которые не достойны жить на земле, и «мы должны помочь им вымереть любыми средствами» [74].
Высказывания Новодворской не только не вызывали протеста, но и оказались вполне созвучны настроениям либеральной публики. Если еще несколько лет назад советскую власть осуждали за нарушение прав человека, то теперь та же публика пребывала в глубоком убеждении, что никаких особых прав у быдла, составляющего большую часть отечественного населения, нет и быть не может. Бюрократический произвол тем временем распространился по стране в масштабах неведомых со дней Сталина. Историк Рой Медведев констатировал: «нарушения самых фундаментальных прав человека в конце 1990-х гг. в нашей стране стали гораздо более значительными и массовыми, чем в конце 1960-х и 1970-х гг.» [75]
А вдова академика Сахарова Елена Боннэр даже признавала, что «такого массового нарушения прав человека не было со времен коллективизации» [76].
Пресса и телевидение были важнейшим стратегическим союзником Ельцина и либералов на протяжении всего кризиса. Хотя советская цензура и была давно мертва, власти вполне успешно удавалось удерживать идеологический контроль над средствами массовой информации. Формально цензура умерла на год раньше Советского Союза. Впрочем, и до того, как ее официально отменили, журналисты чувствовали себя достаточно вольно. А главное — пользовались огромным влиянием и авторитетом в обществе. Люди не жалели денег на газеты и журналы, ожидая очередных сенсационных разоблачений. Многочисленные «запретные» книги наводнили рынок, писатели-эмигранты выступали по государственному телевидению.
Именно на этом фоне пропаганда оказалась единственной сферой, где режим достиг чрезвычайных успехов. Рецепт успеха был прост: надо было не контролировать содержимое передач, а правильно расставлять кадры таким образом, чтобы на всех ключевых местах оказались люди, совершенно добровольно и свободно говорящие именно то, что требуется правительству. Относительная свобода печати сочеталась с жесточайшим контролем на телевидении. Под руководством Михаила Полторанина государственная пропаганда сумела эффективно соединить опыт, накопленный за годы коммунистического режима, с современными методами и пропагандистскими технологиями холодной войны, почерпнутыми из арсенала западных коллег. Поскольку же в условиях кризиса у людей практически не было средств на покупку газет, попытки оппозиции бороться с ведомством Полторанина при помощи собственной прессы напоминали усилия африканцев, сражавшихся с луками и стрелами против европейских пулеметов.
После окончательной победы над «коммунистическим тоталитаризмом» в 1991 г. российские власти провели чистку на радио и телевидении, удалив оттуда всех, заподозренных в симпатиях к «красным». Изгонялись или выживались даже представители технического персонала, в результате чего на телевидении стали происходить постоянные «накладки» —то пускали неправильную заставку, то пропадал звук, то исчезало изображение. Зато «красных» техников уже не было. Иногда зрителям показывали специально отобранных представителей оппозиции — самых беспомощных и тупых, отбирая то наиболее умеренных, то наоборот — очевидных экстремистов. На этом фоне мексиканские soap operas становились единственной отдушиной для миллионов телезрителей. В 1992—1993 гг. альтернативным источником информации для телезрителей была петербургская передача «600 секунд», где заправлял Александр Невзоров, талантливый журналист, прославлявший Саддама Хусейна и твердый порядок под властью авторитарного режима. Еще до октябрьского переворота власти намеревались закрыть невзоровскую программу, но затем испугались массовых протестов. Причем протестовали не только поклонники «600 секунд». Общественное мнение понемногу склонялось к мысли, что лучше такая альтернатива, чем никакой.