Живи - Зиновьев Александр Александрович. Страница 10

Обеденный перерыв

Наступил обеденный перерыв. Я с Социолухом и Теоретиком направляюсь в столовую. Для таких холостяков, как мы, столовая комбината есть основной источник питания. Надо сказать, что сравнительно с городскими столовыми у нас кормят совсем неплохо. Но только сравнительно. Семейные сотрудники и женщины, готовящие себе еду дома, нашу столовую игнорируют как «средство для катара и язвы желудка». Они ограничиваются тем, что получают по именному списку продукты, которые в городе купить невозможно или на поиски которых нужно потерять много часов. Фактически это — замаскированная карточная система.

Мы занимаем облюбованный нами столик. Во время еды ведем бесконечные разговоры. Вернее, говорят они, а я терпеливо слушаю. Для них я идеальный слушатель. Я действительно слушаю их с интересом, а главное — они уверены, что я не украду их идеи и не донесу на них куда следует. Сегодня Социолух рассказал нам следующее.

По словам Социолуха, у нас в городе работала московская группа социологов, врачей и психологов. Работала, конечно, секретно. И результаты ее исследований были сверхсекретными. Но о них все же упомянули на заседании бюро обкома партии. Вот некоторые данные. Рождаемость инвалидов растет, а смертность сокращается. Почему растет рождаемость, объяснять не нужно. Смертность же сокращается за счет усилий медицины и заботы государства об инвалидах. Рождаемость здоровых сокращается. В России в среднем приходится теперь чуть побольше одного ребенка на семью. Число бездетных семей растет. Причем дело с потомством у инвалидов обстоит хуже, чем у здоровых. Но ведь инвалидов производят в основном здоровые. А главное — психическое состояние здоровых. По данным упомянутой группы, шестьдесят процентов взрослого населения так или иначе больны психически. Наш город фактически исследует опытным путем, как будет существовать будущее глобальное общество уродов. И надо признать, что эксперимент проходит блестяще, и результаты его — это очевидно уже сейчас — будут положительными. Оказывается, общество может быть вполне нормальным, если даже оно сплошь состоит из уродов. А общество из нормальных людей может быть ненормальным.

— Нам представляется неповторимый случай вписать свои имена в историю человечества, — закончил он свою речь, — разработав социологическую теорию общества уродов на основе нашего эксперимента. В далеком будущем, если мы не упустим этот случай, наши имена будут фигурировать в памяти людей наряду с именами Платона, Аристотеля, Макиавелли, Руссо, Гоббса, Маркса и других великих мыслителей прошлого.

Таковы маниакальные замыслы Социолуха. А мои замыслы суть замыслы червяка, по непонятным ему причинам выползшего на тротуар и боящегося быть раздавленным потоком богов — прохожих.

Червячный эксперимент

Когда я подрос и осознал себя в качестве урода, я сделал попытку покончить жизнь самоубийством. Потом мне было стыдно оттого, что моя попытка оказалась неудачной. Я был рад, что выжил. И от этого (оттого, что был рад) мне тоже было стыдно. После этого я всю мою сознательную жизнь был захвачен своим уродством. Я думал о нем дни и ночи, будучи не в силах от него оторваться. Как только я пытался отвлечься на что-то другое, реальность немедленно возвращала мои мысли и чувства все к тому же: я — урод.

Я не могу пожаловаться на окружающих. Они сделали много, чтобы облегчить мои страдания. С этой точки зрения — оказывать внимание несчастным — наше общество является, может быть, лучшим в истории. Конечно, это качество оно проявляет до тех пор, пока ты остаешься внутри своего коллектива, не предпринимаешь ничего для того, чтобы возвыситься над общим уровнем, не нарушаешь принятых норм поведения, не вступаешь в конфликт с властями, короче говоря — если ты являешься образцовым калекой и позволяешь окружающим продемонстрировать на тебе их великодушие, доброту, отзывчивость. Эту истину я понял значительно позже. Но вначале я искренне верил в то, что окружающие меня люди хотели мне добра исключительно ради меня самого. Когда я начал работать в комбинате и предложил начать разработку проблемы использования биотоков организма для создания ручных и ножных протезов, меня немедленно «поставили на место». Эту идею мне так и не удалось реализовать. Говорят, что этой проблемой занимаются у нас в секретных отделах. Но результатов пока что не видно.

Встретив такое, тогда — неожиданное, сопротивление со стороны сослуживцев, желавших мне добра, я постепенно переключил все свои силы на другую, мою личную проблему: сумею ли я в одиночку прожить жизнь, достойную Человека? Я начал ставить свой эксперимент, пусть мизерный с точки зрения общества, зато грандиозный с моей личной точки зрения. Суть моего эксперимента в двух словах такова: способен ли я сохраниться в качестве личности с теми данными, какие я имею, и в том ьиде, как я себе представляю личность, имея в качестве судьи лишь самого себя и не имея никаких союзников, идущих со мною до конца? Иначе говоря, достаточен ли человек для самого себя в качестве опоры и критериев личности?

Именно в такой словесной форме я осмыслил свой эксперимент для себя много позднее. А вначале я действовал безотчетно и порою лишь из духа протеста. Например, я сказал себе, что не буду пить алкогольные напитки. И сдержал свое слово не из страха превратиться в алкоголика, а из принципа: что же я такое, если не способен сдержать данное себе слово! Мои сослуживцы предпринимали титанические попытки, чтобы напоить меня. И тоже не из желания причинить мне зло, а из принципа: они пьют, а тут какой-то жалкий калека строит из себя трезвенника! Потом я дал себе слово не вступать в связь с женщиной, которую я не люблю и которая не любит меня. Сексуальные отношения для человека, решил я, должны быть символом и проявлением любви, а не просто физиологией. Мне стоило больших трудов устоять и не нарушить свое слово. За этими клятвами последовали другие, касающиеся отношений с сослуживцами, соседями, начальством. Короче говоря, я как-то незаметно окружил себя всякого рода ловушками, заборами с колючей проволокой, рвами, минными полями и прочими средствами самоограничения. Когда я опомнился, было уже поздно. Передо мной было два пути: капитулировать перед обществом людей без таких самоограничений или доказать самому себе, на что я способен. Подсознание мое сработало в пользу второго пути. Первый путь означал для меня стремительную гибель. На моих глазах люди, которые казались твердыми как скала, терпели сокрушительный крах и погибали из-за какой-нибудь ничтожной уступки окружающим их доброжелателям.

Шли дни, месяцы, годы. Окружающие ни на минуту не оставляли своих стремлений вовлечь меня в нормальную с их точки зрения жизнь. Искушение плюнуть на все свои клятвы и стать таким, как все, тоже не покидало меня ни на минуту. Но я сам все с большим остервенением повторял свои клятвы, отражал атаки ближних и внутренние искушения. Я с маниакальной настойчивостью поправлял свои защитные сооружения и создавал новые. Я зашел слишком далеко в себе самом, чтобы пойти на уступки.

Жизненные спектакли

Наш отдел соревнуется с отделом ручных протезов в претворении в жизнь решений XXVII съезда партии. Это — не пустая формальность. Если мы займем первое место, многие получат награды, а кое-кто продвинется по службе. Если слухи насчет перевода директора в Москву верны, то Гробовому первое место нужно до зарезу: он претендует на пост директора. Начальство к отделу будет относиться лучше. Жить станет чуточку приятнее. На собраниях хвалить будут, что тоже не так уж маловажно. Но вот появились признаки, что наше первое место под угрозой. Гробовой собрал «командный состав» отдела (заведующих группами, секретаря партбюро, секретаря комсомола, председателя профкома, редактора стенной газеты) в своем кабинете.

— Не видать нам первого места, — со вздохом говорит склонный к панике Гробовой.