Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости - Кампфнер Джон. Страница 13

Последние цифры, характеризующие «массовые инциденты» (официальный эвфемизм для обозначения протестов), таковы: 87 тысяч участников в год. За небольшими исключениями, протесты вызваны следующими факторами: потеря работы, коррупция или эксплуатация. Протесты не имеют явно выраженного политического характера. Власти нервничают и постоянно обращают внимание общественности на то, как обстояли дела на предыдущем витке. В середине 90–х годов, во время быстрой либерализации экономики, проведенной премьер–министром Чжу Жунцзи, с госпредприятий было уволено примерно 50 миллионов рабочих. Протесты были, но в конце концов все затихло.

Компартия транслирует обществу разнообразные сигналы. Информационная стратегия правительства последовательна, изобретательна и хитроумна. Складывается впечатление, что государственные центральные СМИ мало что делают для того, чтобы преуменьшить размах протестного движения. Мне объясняют, что здесь дело не в свободе слова, а в целесообразности. Общенациональные СМИ используют протесты как повод продемонстрировать вероломство местных руководителей, а также необходимость в центральном правительстве, которое осаживает коррумпированных местных чиновников. Однако здесь имеет место и дополнительное послание, напрямую относящееся к сути Пакта между Коммунистической партией и китайским средним классом. Если вы цените свой новый образ жизни, не поощряйте толпу. Ваше благополучие гарантируется только при наличии централизованного контроля, которому не следует бросать вызов, особенно во времена невзгод. Довольно долго ежегодный рост составлял в среднем более 9%. Обе стороны соглашения стали считать это естественным, поэтому неожиданный спад 2008–2009 годов заставил людей нервничать. Однако неуверенность в будущем может так же хорошо цементировать общество, как некогда — оптимизм.

Когда институт «Хужунь» (Hurun), выпускающий одноименный популярный журнал, начал в 1999 году регулярно публиковать список самых богатых людей Китая, для попадания на одно из верхних 50 мест нужны были 6 миллионов долларов. К 2007 году этот список включал 500 человек, и порогом вхождения оказалось состояние уже в 100 миллионов долларов. Еще более примечательным был впечатляющий рост числа миллиардеров: по данным «Хужунь», количество долларовых миллиардеров подскочило с 7 (в 2004 году) до 106. Ниже этого уровня проявился быстро растущий класс миллионеров. В 2008 году, на пике роста, в Китае насчитывалось 415 тысяч человек, обладавших активами стоимостью 1 миллион долларов. Таким образом, в Китае больше миллионеров в реальном исчислении, чем в любой другой стране. Поскольку степень имущественного неравенства в стране также одна из самых высоких в мире, социальные последствия таких диспропорций не прошли мимо внимания партийного руководства. Уже в 2005 году, в 11–м пятилетнем плане, как приоритет было указано «научное развитие», суть которого заключается в том, что качество роста так же важно, как его количественные показатели, и что необходимо преодолеть неравенство как внутри регионов, так и между ними. За призывом Цзян Цзэминя к построению «зажиточного общества» (xiaokang shehui) последовало стремление к «гармоничному обществу» (hexie shehui). Новое поколение китайских сверхбогачей оказалось гораздо менее публичным, чем его российские коллеги, и постаралось скрывать свой роскошный образ жизни от остального населения. Стяжательство было не менее явным, но для богатых в Китае действовали дополнительные условия: быть осторожными, не выставлять богатство напоказ и открыто вкладывать деньги в общественно значимые проекты.

Землетрясение в провинции Сычуань оказалось для них одним из таких испытаний. В течение недели после бедствия в мае 2008 года, по оценкам «Хужунь», богатейшие люди страны из списка топ–юо вместе пожертвовали 120 миллионов долларов. Как и в России, Сингапуре и многих других странах, в Китае те, кто сумел разбогатеть, знали, что нужно делать, чтобы быть на хорошем счету у властей. Невмешательством в публичную сферу они гарантировали безопасность собственным, приватным свободам.

Понять китайский вариант компромисса легче, чем любые другие. Впервые я посетил Китай в середине 8о–х годов. Тогда большинство аспектов жизни еще жестко контролировалось. Люди не особенно могли выбирать, где им жить, какую работу искать, а в некоторых случаях даже какую одежду носить или на ком жениться. Для средних классов (но не для остальных) это давно в прошлом.

Это не пустячные свободы: они относятся к повседневной жизни. Они имеют смысл и ценность, особенно если прежде их не было. Многие китайцы восприняли те распространенные символы роскоши, которые предоставила в их распоряжение глобализация: «Армани», «Мерседесы» и гольф. Шэньчжэнь находится на переднем крае азиатской страсти к спорту и не готов принять ничего, кроме лучшего. В городе по крайней мере дюжина эксклюзивных гольф–клубов, привлекающих в специальные уик–энды и по праздникам игроков со всей Азии. Самый большой в мире гольф–клуб «Мишэн–хиллс» — это не менее 12 полей, созданных самыми знаменитыми профессиональными игроками мира, 8 ресторанов, отель, частные резиденции и два плавательных бассейна.

Я мало интересуюсь спортом и потому только невесело усмехнулся, узнав, что местом моей последней встречи в этот день станет гольф–клуб «Нобл–мерчент». Ланьцыэль сказала мне, что ее зять–юрист пригласил нескольких друзей и деловых партнеров на ужин в мою честь. Нас провели в банкетный зал с видом на одну из лунок. По пути я взял на стойке регистрации рекламную брошюру:

Меня приветствует устроитель встречи — Ван Хэпин из Ассоциации адвокатов Шэньчжэня, дружелюбный и бодрый мужчина. Он представляет меня другим гостям, ожидающим на веранде нашего приватного кабинета. Среди них несколько местных журналистов, два промышленника, управляющий активами, архитектор, профессор философии из Нанкинского университета, который прилетел специально ради меня, и два важных человека из Шэньчжэньского муниципального бюро по культуре. Встреча начинается не то чтобы гладко. Я делаю довольно неуклюжую попытку пошутить насчет того, что, мол, футбол — это язык международного общения, и остальные гости доблестно пытаются смеяться. Затем господин Ван берет быка за рога и спрашивает, как я оцениваю нынешнее положение дел в Китае. Я отвечаю, что не хотел бы говорить на эту тему, поскольку приехал как раз для того, чтобы разобраться. Мою уклончивость не одобряют, и тогда я высказываю свои соображения о Пакте. Насколько они все готовы пожертвовать свободами в обмен на процветание и безопасность? С этого момента вечер, сдобренный хорошим красным вином, начинает набирать обороты.

Беседа становится одновременно страстной, философской и ироничной. Мы обсуждаем важность семьи, победу Барака Обамы, глобальную рецессию и возможные антикризисные меры. Один из гостей придерживается пессимистического взгляда на экономические перспективы Китая: «Все некритично ожидают восстановления экономики. Они думают, что корабль получил лишь маленькую пробоину. Но на самом деле он наберет еще очень много воды». Морские метафоры, очевидно, в моде. Очередная иллюстрирует политическую реформу: «Это долгое путешествие по океану. Пункта назначения нет. Мы должны прислушаться к пассажирам». Я интерпретирую это как призыв к расширению демократии, но уверенности нет, поэтому я направляю разговор в сторону обсуждения западного подхода к гражданским свободам и его применимости в Китае. Один из присутствующих говорит: «Это дилемма для таких, как мы. Мы осознаем ценность демократии и свободы, но как нам их добиться?» Другой считает, что Китай воспримет «универсальные ценности — права человека, демократию и тому подобное через 10 лет… Мы не верим в фундаментализм. Мы в большей степени оппортунисты и прагматики».