Аз Бога ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 29
– Брось рог! – взмолились теперь Гои. – В вышнем мире красоты довольно! Пусть останется немного на земле!
Креслава поцеловала рог, но своевольная рука не слушалась, не выпускала его – как жаль бросать! Вот унести б с собой!..
– Брось рог, – попросила ее Княгиня Смерти. – Всего не взять с собой. Отдай живущим, избери одного и брось. Пусть на земле утешатся твоей красой. А коли некого избрать – брось в воду. Умоются девицы той водой, и прейдет к ним твой прелестный образ.
Повела Креслава очами – под береговым обрывом черная вода плескалась; на берегу – людское море. Предпочла она сию стихию, высмотрела с помоста княгиню и вдруг метнула рог к ее ногам. Не ожидала того княгиня, очам своим не поверила, да заговорили Гои:
– Твой рог, княгиня! Подними! Тебе был брошен.
Склонилась она и подняла рог: молодость и красота Креславы были отданы сопернице.
Тут в третий раз Княгиня Смерти в медь позвонила – буйный ветер вздул ветрила, запела, застонала снасть, и мачта заскрипела, словно гудки. И в эти голоса сначала осторожно вплелся плач жен-плакальщиц, затем печальные звуки жалеек. Потом и все птицы, дневные и ночные одновременно, забывши о своем времени, засвистели, заплакали навзрыд, осыпая вместе с листвой тугую скорбь.
Креславу подвели к борту насады. А княжьи родичи – те, что вкушали ее любовь и мед, – из рук своих сплели лестницу. Ступая по их ладоням, она взошла на корабль. Князь стоял перед ее взором и голос его, как прежде бывало, звал к себе, манил, источая ласку: “Иди ко мне, Креслава!” У его шатра уж поджидала Княгиня Смерти и два дюжих молодца с повязками на глазах и крученой ременной петлей. Старуха не спешила, поскольку, как бывалый кормчий, знала – недолги остались хлопоты, чтобы отвалить насаде от причала. Лишь войдет Креслава в шатер к мужу своему, ослепленные повязками молодцы возьмут ее под руки, усадят рядом с князем и затянут петлю на шее. Потом можно снять било с корабля и, спустившись на помост, воскресить усопших огнем.
Тем часом четверо мужей, сцепив в замок руки, склонились перед Креславой. Она ступила на сей помост и в тот же миг вознеслась над головами.
Раздался треск! Боль опалила! Но ни грома, ни боли никто из смертных не слышал и не ощущал, ибо это треснул лоб Креславы. И открылось третье око!
– Что зришь в сей час? – единым духом спросили Гои с земли.
– Зрю родичей своих! – крикнула им Креслава. – Весь ушедший род мой ждет, встречает!
Мужи опустили ее, передохнули и, набравшись сил вновь, вознесли Креславу еще выше.
– Что теперь зришь? – вопрошала русь. Трехокая встрепенулась, вглядевшись в даль, которую не видел никто из смертных.
– Зрю! – отозвалась она. – Вся Русь в печали! Огни горят, потоки слез… Зрю полоненных Гоев!.. Повязаны за выи! Беда придет на Русь!
Креславу отпустили с высот, и покуда мужи переводили дух, лишенные сил, вся русь покачнулась, взроптала – грозою пронеслась тревожная молва, услышанная от всевидящей жены.
Тут в третий раз трехокая вознеслась и замерла на руках мужей.
А вознесясь, молчала! Ибо позрела свой рок, а вместе с ним – рок князя Святослава…
– Ответствуй же, Креслава! – кричали ей с земли, но голоса едва доставали ее ушей. – Что зришь, поведай!
С трудом открыла уста свои Креслава, прокричала:
– Зрю рок свой!.. О, горе-горе! Он – иной! Я нареклась женою князя быть, а мне отпущено остаться на земле!
Не слышали Гои – так высоко вознеслась всевидящая. Волновались, кричали и еще пуще заглушали ее голос.
– Храните князя своего! Свет храните в нем! – взывала к земле Креслава. – Иначе придет Тьма! Князь Тьмы!
А Гои взвыли, тянули в небо руки:
– Хоть слово оброни! Отчего Русь будет в печали: кто принесет беду?!
Но в оре громогласном тонула речь ясновидящей, ибо истина слышна, если ее терпеливо слушать.
– Внемли же, русь! – она кричала. – Не сбережете князя – он станет Тьмой! Храните свет!!!
Но уж мужи держать ее устали, помост из рук их распался, ибо не трехокую жену вздымали к небу – а Время двигали, на миг короткий испытав то, что совершают боги ежечасно.
Ступив на корабль, Креслава хотела крикнуть Гоям то, что кричала с высоты, но уж лишилась речи.
Кто будущее зрит с земли, не может молвить слов.
Лишь третье око во лбу ее блистало, роняя яркий свет на смертных. Над русью же молва текла рекой, бурлила и пенилась, как воды на порогах. Судили и рядили, гадали, гомонили, а трехокая молчала…
Удел незрячих – суть глагол, удел всевидящих – хранить молчание.
Но вот ударили в щиты! И звон булата, расплескавшись, затворил слух – вся русь лишилась речи!
Княгиня Смерти, как подобает кормчей на этом корабле, не утратила духа: не слушала она ни крика Креславы, ни волнения Гоев. Железными перстами своих рук она взяла трехокую и повела ко князю. А он все звал: “Приди, желанная Креслава! Я жду тебя… Скорее, на нашем ложе так приятно!” Однако иной зов уж помутил разум! Креславу звал детский голос живого князя:
– Спаси меня, Креслава! Мне страшно на земле! Свет пред очами меркнет!
Осталось сделать шаг, чтобы вступить в шатер. Уж молодцы с повязанными глазами распростерли руки, дабы не ускользнула мимо них та, что сказала: “Я!”…
И тут трехокая вырвала свою руку из клешни старухи и, обманув слепых молодцев, бросилась назад! Да на пути восстали две сестры – дочери Княгини Смерти. Не помня себя, она сбила с ног одну, другую, подобно оленице в ловчей яме, скакнула на высокий борт насады и с него, как в пропасть, кинулась в речные волны!
Река змеиная, Уж-река, сомкнулась над головой. Студеная вода обвила жаркое, стремительное тело…
Никто из Гоев не позрел побега. Русь ожидала часа воскрешения, приковавшись очами к трем столбам, на коих полыхал огонь-сварожич. Караульные же воины, стуча в щиты, оглохли и ослепли – всех чаровал сей погребальный звон!
Но Княгиня Смерти и тут не пала духом. Хоть и утекла вместе с водой та, что нареклась быть вечной женой, снаряженный корабль вспять не обратить.
– Таков уж рок твой, князь, – печально сказала мертвому. – Отваливай один в Последний путь. Не обессудь уж, сам виновен. Не ты ли изгнал Креславу из терема? А что сотворил на пути земном – то получишь и на небесном. Плыви, счастливый путь!
Сняв било медное, старуха с дочерьми спустились с корабля и приняли пламенную чашу воскрешения с огнем – сварожичем. Обложенная смолистою щепой насада, казалось, качнулась от всплеска пламени: се павший с неба ураганный ветер вздул огонь, взметнул его стеной
Гои отступали, прикрывая лица.
Погребальный костер неудержим был никакой силой и жар его достал стен Искоростеня. Он жег щеки древлян и осушал глаза, взиравшие на миг воскрешения.
Ветрила огненные вздулись, и княжеский корабль, ровно большая птица, поднялся над землей и в небо потянул…
Избавив тело от огня, трехокая Креслава предалась объятиям студеной воды. Неминуемая смерть влекла в глубины, да светлая непотопляемая душа взметнула ее к солнцу. Подобно белой рыбе, она всплыла из тьмы и позрела свет неба, по которому мчался огненный корабль.
На корабле был воскрешенный Игорь. Полный печали, он сидел один. Один как перст! Нет никого, чтобы приласкать или утешить.
– Я догоню тебя! – Креслава прокричала. – Есть дело на земле!..
А на земле, где ярый ветер, притомившись от трудов, теперь лишь обласкивал горячий пепел да угли взбадривал, где русь, уставшая от скорби, вновь оживала и двигалась, созидая на дымящихся головнях – на месте воскрешения – земляной курган, и где безмудрые древляне, взгромоздясь на стены, уже кричали, что желают быть на тризном пире, чтоб состязаться с русью, – по этой земле всевидящей Креславе теперь был заказан всякий путь.
Трехокая, она могла сейчас одновременно видеть и мир земной, и мир небесный.
И оба мира ей были чужды, неприютны, ибо ни там, ни здесь нет для нее дороги. А коль дороги нет, куда ж идти?…
В отчаянии она замыслила погрузиться в воду и отыскать приют на речном дне, но и подводный мир не принимал ее, выталкивая к свету.