Мир без России - Арин Олег. Страница 4

В связи с силой хочу обратить внимание на следующий очень важный момент. Сила (power) — это ключевая категория теории международных отношений, вокруг которой не одно поколение теоретиков ведет дискуссию, так до сих пор не определив, что же это такое. Это признают и сами авторы, добавляя, правда, что при этом отсутствует и методика вычисления силы. Что вполне естественно: если нет определения, значит, и нечего подсчитывать. Поскольку сила очень важная категория, дадим авторам высказаться на этот счет подробнее.

Загадка силы, считают ДТМ, заключается в том, что «сила есть динамика». Они пишут: «В наипростейшем варианте (сила) — это способность заставить других делать нечто, что они не сделали бы по собственной воле». Способность заставить, поясняют авторы, не обязательно означает только «физическое насилие над противником», хотя это является важным аргументом силы. К таким способностям они относят «переговорные способности», а также убеждения, основанные на общих интересах и ценностях. Такая формулировка силы им показалась достаточной, чтобы перейти к ее оценке.

«Сила, — пишут они, — может рассматриваться и оцениваться различными способами. Поскольку она базируется на возможностях (capabilities), сила имеет определенные объективные характеристики. Но она также имеет весьма высокий элемент субъективности (курс. авторов), т. к. слава обладания ею и намерение ее использовать являются достаточными, чтобы достичь результатов во многих случаях без реального обращения к ней. Гоббс правильно писал: «Люди вспоминают о силе только тогда, они ее почувствуют»» (p. 9).

Здесь авторы впадают в элементарное логическое противоречие. Сила, если это категория объективная, не может иметь «высокий элемент субъективности», поскольку субъективна может быть оценка силы, а не сама сила. Задача наблюдателя (аналитика) как раз и заключается в том, чтобы его субъективная оценка совпала с содержанием силы (по Гегелю, слияние объекта и субъекта). Множественность трактовок одного явления говорит только о том, что явление не познано. Попав в логический и философский капкан на этом этапе, они уже не могут выбраться из него в дальнейшем.

Они пишут: «Естественно также, что сила относительна по своим характеристикам, т. к. ее свойства частично зависят от сравнения с тем, что ей противостоит; когда это сравнение очевидно, результирующий подсчет часто называют чистой силой. Далее. Сила есть весьма ситуативная вещь: что может сгенерировать силу в одних обстоятельствах, не может при других. Такие неуловимые вещи, как политическое и техническое мастерство ключевых акторов, национальная воля и солидарность по проблемам, суть проблем, выраженных в вопросах и целях, которых добиваются, т. е. все компоненты силы, могут быть использованы государством при определенных ситуациях» (курс. авторов) (p. 9).

Если невозможно объективно оценить силу как таковую, значит невозможно оценить и противостоящую силу, и никакое сравнение здесь не поможет, поскольку в этом случае происходит сравнение двух неопределенных величин. Авторы, однако, оптимисты.

«Если сила динамична, субъективна, относительна и ситуативна, а также объективна по сути, можно ли ее определить в принципе? Несмотря на предостережения и трудности, ответ — «да». В частности, если мы сфокусируемся на объективных характеристиках (которые, правильнее сказать, являются измерением «strength» ⁴ и могут или не могут осуществлять влияние, о чем уже говорилось) и квалифицируем их правильно по времени и обстоятельствам, мы сможем по крайней мере сказать несколько полезных вещей о силе» (p. 9). Они действительно кое-что сказали, но совсем не о силе. Они, как и все до них, смешали понятие мощи с категорией силы, к чему я вернусь в соответствующей главе.

Авторы, правда, справедливо раскритиковали представления на категорию силы супругов Гарольда и Маргарет Спраут, поскольку «они предложили грубое уравнение: сила равна человеческим ресурсам, плюс физическая среда обитания, плюс питание и сырье, плюс инструменты и умение, плюс организация, плюс моральное и политическое поведение, плюс внешние условия и обстоятельства» (p. 9). В том же ключе писал Клиффорд Герман, а Рэй Клейн к количественным характеристикам добавил «национальную волю и стратегические цели». Между прочим, у самих авторов понимание силы очень сильно совпадает с формулировками Клейна.

Далее ДТМ пытаются определить современное состояние национальной силы, которая, естественно, претерпела изменения. «Это связано не только с тем, что она стала более фрагментарной, но в то же время и более взаимозависимой. Фрагментация возникла не только вследствие исчезновения основных биполярных блоков холодной войны, но также и в результате выхода наружу ранее подавляемого этнического и племенного национализма во многих государствах земного шара» (p. 548). Это привело к тому, что национальная сила стала более распыленной и потому осложнился эффект влияния одного государства на другое. «Мягкие» (soft) формы силы, такие, как способность манипулировать взаимозависимостями, становятся более важными, как это делает долгосрочная экономическая сила (strength), которая является базой и мягкой, и твердой (hard) формы силы (p. 548).

Обращаю внимание на то, что авторы, сами того не подозревая, стали обращаться с терминами power и strength как синонимами. На этом «сгорели» все теоретики, бившиеся над определением категории силы. В результате, заходя то с одной стороны, то с другой, к силе, они так и не дали четкого определения данной категории. И повторили известную банальность о том, что «сила и воля ее использовать становятся условием успеха, даже выживаемости. В этом суть силовой политики… Цель силы заключается в преодолении сопротивления в борьбе, которая явилась ее причиной, или в обеспечении безопасности предпочтительного порядка вещей» (p. 13). Результат: вместо определения силы авторы выделили две ее функции (весьма небесспорные): победа в борьбе и обеспечение порядка. Сама же сила опять ускользнула от них. Другими словами, авторы, понимая коварство силы, так и не вышли за рамки представлений всех без исключения теоретиков, которые бьются над этой категорией со времен Ганса Моргентау ⁵.

Еще более широкий круг теоретиков вовлечен в дискуссии по категории национальной безопасности. Ожесточенным атакам в основном подвергаются неореалисты, представляющие два направления, или, как принято говорить, две парадигмы: структурный неореализм и неолиберальный институционализм. Атакующие — ученые-социологи, которым предписывается «инновационное объединение исследований в области социологии и национальной безопасности». Их взгляды изложены в монографии «Культура национальной безопасности: нормы и самоопределение в мировой политике» под редакцией Питера Каценстейна, одного из главных идеологов социологического подхода ⁶. Чтобы понять, в чем их претензии к неореалистам, несколько слов о позициях последних.

Один из них — Кенет Уолц, принадлежащий к «структурным реалистам» второй волны (после Г. Моргентау, Дж. Кеннана, А. Вольферса и др.), в международной системе государств выделяет три характеристики: она (система) децентрализована; наиболее важный актор — государство — унитарно и функционально не дифференцировано; различие в распределении возможностей наиболее весомых государств отличает биполярную систему государств от многополярной.

Известного теоретика, можно сказать, тоже классика, Роберта Кеохане относят к неолиберальным институционалистам. Он считает, что международная политика после краха гегемонии не обязательно коллапсируется в неконтролируемую силовую политику, которая приведет к анархии. Созданный в период гегемонии международный порядок имеет возможность исправлять проблемы, провоцирующие международную анархию. «Институциональная инфраструктура постгегемонистской системы, — уверяет классик, — в состоянии обеспечить координацию конфликтных политик путем снижения затрат на сотрудничество» (p. 13).