От лжекапитализма к тоталитаризму! - Антонов Михаил Алексеевич. Страница 36

Война сразу стала бы и для США мировой, если бы вслед за нападением Японии им объявили войну и Германия, и Италия. Но Берлин молчал целых четыре дня. Наконец, Гитлер принял решение (по мнению ряда исследователей, ошибочное и роковое) проявить солидарность с Японией — союзницей по антикоминтерновскому пакту и вступить в войну с США, хотя буква договора этого не требовала. Ведь Япония не стала жертвой агрессии со стороны США. Затем войну США объявила и Италия.

Сразу же после получения известия о нападении японцев Рузвельт поставил задачу перевода экономики страны на военный лад. Чтобы объяснить народу смысл тех чрезвычайных мер, которые приходится принять, он выступил по радио.

В начале января была сформулирована программа создания самой мощной в мировой истории военной машины. Уже в 1942 году США должны были произвести 60, а в 1943-м — 125 тысяч самолётов. По танкам соответствующие цифры составили 25 и 75 тысяч, тоннаж построенного флота — 6 и 10 миллионов тонн. Стоимость военной программы 1942 года была определена в 56 миллиардов долларов — в сумму, которая даже бывалым капитанам промышленности показалась фантастической. Рузвельт сказал, что Америка должна работать по 24 часа в сутки и 7 дней в неделю.

И с началом войны вся жизнь Америки была поставлена под контроль государства. Созданный Совет военного производства получил чрезвычайные полномочия по управлению всей экономикой США.

Так, была запрещена продажа всех видов автомобилей — заводы должны были переключиться на производство военной техники. В течение года по всей стране выросли огромные заводы. Предприятие, производившее детские игрушки, стало делать компасы, фабрика авторучек выпускала снаряды. Шёлк пошёл не на дамские чулки, а на парашюты.

Были введены рационирование основных продуктов и контроль над ценами. Это было необходимо сделать, чтобы богатые не скупили все дефицитные товары. Каждому гражданину была выдана книжка с 48 купонами, по которым можно было в течение месяца купить в любом сочетании полагающееся по нормам количество мяса, масла, овощей, обуви и пр. Продавец сдавал купоны и делал заказ на продукты на следующий месяц. Норма потребления кофе была установлена — одну чашку в день. Даже в Белом доме отказались от сахара, нужного для армии, и перешли на кукурузный сироп.

15 миллионов человек из глубинки переместились в индустриальные центры. Объём промышленного производства удвоился. Это уже был окончательный выход из Великой депрессии.

Необходима была полная перестройка сельского хозяйства. Потребность в её продукции резко возросла, а часть сельского населения была призвана в армию, и 6 миллионов фермеров переехали в города.

Рузвельт совершил две инспекционные поездки по стране, чтобы на месте убедиться в том, что военная машина работает так, как намечалось. Отведав солдатский обед, он сказал, что в армии кормят лучше, чем в Белом доме. А численность вооружённых сил достигла 5,5 миллионов человек.

Рузвельт, в четвёртый раз избранный президентом, немного не дожил до конца войны. В последние месяцы жизни он ещё более жёстко, чем раньше, говорил о хищничестве монополистов. Ему было ясно, что его программы борьбы с бедностью в Америке не удались, широкие слои народа не могли пользоваться плодами процветания экономики. И он рассчитывал, что сможет добиться, чтобы большинство американцев обрели достаточно высокий уровень жизни «где-нибудь к концу 40-х годов».

Но почему же этот выдающийся деятель, мирным путём изменивший сам общественный строй страны, не смог одержать победы над бедностью?

Он принял на вооружение теорию Кейнса. Гавриил Попов так объяснял её преимущества:

Вот именно потому, что Рузвельт, как и Муссолини до него, не посмел посягнуть на частную собственность, а лишь ввёл в определённые рамки аппетиты крупных собственников, он и не решил своей главной задачи. Как и Муссолини, Рузвельт построил «полукорпоративное государство», достигнув того предела, до которого можно было дойти без национализации основных средств производства (или, по крайней мере, постановки их под строгий государственный контроль).

Рузвельт умер, но дело его живёт

В задачу данной работы не входит рассмотрение развития США после смерти Рузвельта. Достаточно лишь привести несколько высказываний и фактов, свидетельствующих о том, что заложенные им «социалистические начала» американского общества, подвергаясь временами частичным изменениям, в целом остаются незыблемыми.

Действительно, после Рузвельта президентами США становились то демократ, то республиканец, менялись какие-то акценты во внешней и внутренней политике, но итогов «революции Рузвельта» никто и не пытался отменить. Созданное им корпоративное государство, с некоторыми изменениями, существует до настоящего времени. Президент Джонсон даже объявлял главной своей задачей построение общества всеобщего благосостояния.

Известный журналист Валентин Зорин отмечал, что «новый курс» Рузвельта в значительной степени основывался на социалистических началах государственного регулирования. Подобная форма управления ведёт к созданию большого бюрократического аппарата, который начинает тормозить её развитие. Тогда появляется что-то типа рейганомики. Но и она имеет пределы, отход от «социализма» не может быть слишком большим: производство гак называемых общественных благ (оборона, фундаментальная наука, образование и пр.) и социальная функция общества (пенсионное и иное социальное обеспечение, поддержка малоимущих и инвалидов и т. д.) могут быть эффективно реализованы только государством. Многие крупномасштабные экономические проекты также нуждаются в поддержке госорганов. Потом и либерализация перестаёт удовлетворять интересы американского общества. Маятник идёт в другую сторону — к усилению государственного регулирования…

Всё это так. Государственного регулирования в США то чуть больше, то чуть меньше. Но возврата к капитализму свободной конкуренции и даже к монополистическому капитализму уже нет и быть не может. Эти социально-экономические формации безвозвратно ушли в прошлое. Необходимость согласования чисто экономических нужд и предпринимательства с интересами трудящихся и с требованиями государственной политики, то есть корпоративного характера государства остаётся «ныне, и присно, и вовеки веков».

В США это воплощается несколько иначе, чем было осуществлено в предвоенной Италии. Там корпорации служили не только объединением предпринимателей и работников, но и органами государственного управления. А в США корпоративизм вошёл внутрь самих акционерных обществ. По словам идеолога оппозиции неолиберальной корпоративной глобализации Дэвида Кортена, «капитализм крупных корпораций гораздо больше похож на социализм в его экстремальной советской форме, чем на нормальную рыночную экономику»

(«Эксперт»,№ 26, 2002)

А учёные-экономисты продолжали писать трактаты о государственно-монополистическом капитализме (их только в нашей стране вышли многие тысячи), какового не существовало и не могло существовать в природе. Ведь для марксистов история — это борьба классов, а государство — орудие обеспечения господства правящего класса и подавления сопротивления угнетённых.

В действительности же функции государства многообразны. В основе же самого феномена государства, несомненно, лежит некий «общественный договор», который только надо понимать не филистерски-юридически, а как некий компромисс, когда низы соглашаются делегировать права верхам в обмен на их обязательства. Государство — это «панцирь», защищающий национальный организм снаружи, от агрессии внешних врагов (а враги есть у всего живого). Государство также — и инструмент для решения общенациональных задач. В США в 20 — 30-е годы монополии не смогли справиться с разрушительной конкуренцией. Они стали представлять собой угрозу самому существованию нации. И нация потребовала, чтобы государство защитило её от хищничества монополий. Но государство — это лишь аппарат, который находился бы целиком на службе монополий, если бы не опирался на какую-то иную силу. Такой силой стали организованные трудящиеся. Лишь имея противовес монополиям в лице профсоюзов и других организаций, государство могло обуздать аппетиты монополий и проводить общенациональную политику, хотя влияние монополий на неё оставалось весьма значительным. Термин «государственно-монополистический капитализм» оказался лишь неудачной заменой понятия «корпоративное государство». Если трудно отказаться от ставшего привычным штампа, то нужно хотя бы назвать этот строй «народно-государственно-монополистическим капитализмом». Но термин «корпоративное государство», введённый Муссолини, более правилен. Альтернативой корпоративному государству может быть жесточайшая личная диктатура, но об этом нам придётся говорить в дальнейших главах.