Не бойся, мама! - Думбадзе Нодар Владимирович. Страница 2

– Вот здорово! – прыснул Щербина и тут же прикрыл рот рукой. – Значит, мы должны работать за него?

– …Будем вместе служить, спать, обедать, ужинать.

– А завтракать он не будет? – испуганно проговорил Пархоменко, ткнув меня локтем.

– Я не собираюсь учить вас… – продолжал писатель, – наоборот, я должен учиться у вас… И шпионов будем вместе ловить, друзья… Посмотрим, что у меня получится. Главное, чтобы книга понравилась вам… Вот все, что мне хотелось сказать, друзья… Благодарю за внимание, – и он вытер вспотевшее лицо.

– Есть вопросы? – обратился к нам майор.

– Есть, – выступил вперед Щербина. – На какой срок прибыл к нам уважаемый писатель?

– На два месяца, – ответил Мдинарадзе.

– А если за это время не будет нарушений границы, как же тогда со шпионом?

Строй взорвался, словно вулкан.

– Рррразойдись! – крикнул майор и закашлялся.

Не удержались от смеха и заместители майора. Писатель растерялся, не зная, обидеться на слова Щербины или все обратить в шутку. Но вот лицо у него просветлело, он улыбнулся, потом рассмеялся и, наконец, зашелся таким здоровым хохотом, что мы поняли: это неплохой человек.

Так вот, в двадцать первом, когда пришли большевики, решили было снести церковь, да отсоветовал сельский учитель Капито Шония – зачем, говорит, разрушать здание, лучше устроить там сельсовет. Бросились комсомольцы, вытащили из церкви иконы и повесили вместо них портреты Маркса и Филиппа Махарадзе. Тут кто-то придрался: как же так, мол, портреты вождей революции будут висеть в церкви? Надо, мол, в таком случае снять с купола крест. Предложение приняли, но лезть на купол никто не решался.

– Пожалуй, только Исидору это по плечу, – сказал кто-то.

– Выручай, Исидор! – взмолился секретарь партячейки. Дед снял с пояса наган, вооружился зубилом и молотком.

– Не губи себя, Исидор! – бросилась к нему бабушка. – Пожалей семью!

Дед осторожно отстранил жену и стал молча подниматься по лестнице.

– Исидор, не шути с этим! Восемь саженей высоты! Дед даже не оглянулся.

– О боже! – не выдержала какая-то женщина. – Спаси нас, грешных, не прогневайся! Это все он, он, окаянный! – Женщина грохнулась на колени, запричитала. Толпа задвигалась, зашумела.

– Боже всесильный! – раздался чей-то хриплый бас. – Ниспошли свой гнев и кару на голову осквернителя!

Все, кроме комсомольцев и партийных, опустились на колени.

– Эй, Вано! Ты секретарь ячейки или кто?! – крикнул сверху дед. – Убери этих пророков! Я ведь тоже человек!

Голос у деда дрожал… Бабушка упала в обморок. Голосивших баб кое-как выпроводили.

Дед между тем медленно взбирался по лестнице. Добравшись до последней ступеньки, он глянул вниз. Сотни глаз с ужасом и любопытством глядели на него. Дед посмотрел вверх. С купола свисала толстая цепь. И дед понял, что путь к цели начинался только теперь… Он дотронулся до цепи и почувствовал, как по телу разлился металлический ржавый холод… Задрожали у деда колени, и дрогнуло сердце в груди. Он обеими руками ухватился за цепь и зажмурился так, что в глазах поплыли красно-желтые круги. Потом он открыл глаза и вновь увидел застывшую в ожидании чего-то страшного толпу. Пути назад не было. Дед рванул цепь. Она противно зазвенела. Перхоть ржавчины посыпалась на деда. Он приподнялся на носки, потянул сильнее, и началось единоборство Исидора Джакели с господом богом…

– Слушай меня, всесильный! Есть ли ты, нет ли тебя – теперь мне все равно! Я иду, и ты должен дать мне дойти! Слышишь? Должен, должен, должен!.. Я иду к тебе, чтобы обесчестить тебя, и я не спущусь вниз, не добившись своего! Я сильнее тебя, всесильный, и я доберусь до тебя, как бы ты ни сопротивлялся! Доберусь, доберусь!

…На ладонях деда вздуваются волдыри. Они лопаются, и теплая липкая жидкость, смешанная с кровью, потом и ржавчиной, течет по рукам… Сколько же колец осталось до купола? Одно, два, три, десять, тринадцать… Тринадцать! Слышишь, всесильный! Я одолею их! Одолею, будь их хоть триста! Я доберусь!.. Вот уже осталось пройти десять колец… Девять… Восемь… Доберусь, если даже восстанут против меня все твои ангелы и апостолы!.. Три… Два… Все! Конец! Помоги мне теперь, мой новый бог! Покажи свою силу!

Дед ухватился за крест, напряг последние силы, подтянулся, обнял его и застыл… Ныло все тело, в раскаленных висках стучала кипевшая кровь… Потом дед обернулся и увидел людей – оцепеневших, онемевших… И ему захотелось выть, кричать, орать.

– Э-ге-гей! – вырвалось у него.

– Чего тебе, Исидор! – крикнул снизу Вано.

– Нет его, нет!

– Чего нет, Исидор?

– Бога нет, Вано! Нет бога!

– Не слышно, Исидор!

– Нету бога, нет! Вы слышите меня? Люди молчали.

– Не слышно, Исидор! – крикнул Вано, и тогда дед понял, что вместо слов из его пересохшего горла вырывался один лишь глухой хрип.

– Давай, Исидор, начинай, чего ты ждешь? – донесся снизу голос Вано.

И дед начал…

Битый час ломал, крошил, корежил он основание креста. Потом, оседлав верхушку купола, он потянул крест. Крест чуть-чуть поддался. Тогда дед изо всех сил нажал на него. Крест послушно перегнулся. Так повторилось несколько раз. Наконец крест вырвался из своего гнезда и с грохотом покатился по куполу, потом, ударившись о кровлю, вдребезги разнес глазированную черепицу и наконец с глухим стуком свалился на землю.

Толпа ахнула.

Дед почувствовал легкий укол в сердце и странное жжение под левой лопаткой. Не зная, чем же теперь заняться, он тупо уставился на развороченное гнездо креста.

– Исидор, спускайся, чего ты? – крикнули снизу.

– Что ты там делаешь, спускайся!

Дед встрепенулся, огляделся. Потом сбросил вниз зубило и молоток. Он не слышал ни глухого гула голосов, ни одобрительных криков комсомольцев. Повернувшись спиной к толпе, он взялся за цепь и медленно заскользил по куполу. Достигнув лестницы, дед передохнул, повернулся лицом в сторону двора, раза два ногой опробовал лестницу и не спеша стал спускаться.

«Двадцать ступеней в лестнице, – подумал дед, – это точно: считал, когда поднимался… Три… четыре… двенадцать… семнадцать… Как же так? Почему семнадцать? Я же хорошо помню – было двадцать! Ах да, это в той лестнице, у Писти, двадцать ступеней. Зимой я сгребал снег с крыши ее дома, оттого и запомнилась лестница».

…Исидор стоял посредине двора и улыбался.

– Смажьте ему ладони керосином, видите, руки в крови! – сказал кто-то.

– Ну, брат, молодец ты, ей-богу! – обнял деда Вано.

– Исидор, может, воды тебе холодной?

– Что вода! Несите ему вина!

– Закури, Исидор! Табак у меня знатный.

– Где Писти? – спросил вдруг дед.

– Какая Писти, Исидор? – переспросила бабушка, которая все это время стояла рядом и платком утирала струившийся по лицу деда пот.

– Писти Шарашидзе. Какая же еще? – удивленно взглянул на бабушку дед.

Писти привели.

– Писти, сколько ступеней в твоей лестнице? – спросил дед.

– Тронулся, несчастный! – ахнула Писти и схватилась за голову.