Собрание сочинений. Том 5 - Маркс Карл Генрих. Страница 36
Кёльн, 30 июня. Рекомендуем прочесть следующие отрывки из «London Telegraph» и сравнить их с тем, что болтают немецкие либералы и в особенности гг. Брюггеман — Дюмон и Вольферс о парижской июньской революции; тогда станет ясно, что английские буржуа, не говоря о многих других преимуществах, по крайней мере, тем отличаются от немецких мещан, что судят о великих событиях, хотя и с буржуазной точки зрения, но все же как взрослые люди, а не как уличные мальчишки.
В № 122 «Telegraph» говорится:
«… А теперь ожидают, что мы выскажемся о причинах и результатах этого ужасного кровопролития. С самого начала было ясно, что это настоящее сражение между двумя классами». (Можно царство отдать за подобную мысль, — воскликнет про себя достойная «Kolnische» и ее «Вольферс».) «Это — восстание рабочих против правительства, созданного ими самими, и против класса, который в настоящее время поддерживает правительство. Труднее объяснить, из-за чего непосредственно разгорелась борьба, чем указать ее постоянные, существующие и поныне причины. Февральская революция была совершена главным образом рабочим классом, и было заявлено во всеуслышание, что она была совершена в его интересах. Это не столько политическая, сколько социальная революция. Масса недовольных рабочих не явилась на свет сразу, наделенная всеми качествами солдат. Их нужда и их недовольство также не были порождены исключительно событиями последних четырех месяцев. Еще в понедельник мы цитировали, может быть преувеличенное, но не вызвавшее возражений заявление г-на Леру в Национальном собрании, что во Франции существует 8 миллионов нищих и 4 миллиона рабочих, не имеющих определенного заработка. Он имел при этом в виду предреволюционное время и жаловался, что после революции ничего не предпринято против этого страшного зла. Теории социализма и коммунизма, сложившиеся во Франции и получившие теперь такое большое влияние на общественное мнение, выросли на почве ужасающей нужды, которую испытывали громадное большинство народа в правление Луи-Филиппа. Основной вопрос, который нельзя упускать из виду, — это бедственное положение народных масс; в этом-то и кроется действительная жизненная причина революции. В Национальном собрании скоро было решено лишить рабочих тех преимуществ, которые политические деятели революции им так поспешно и необдуманно наобещали. Совершенно явно начиналась сильная реакция социального и даже политического характера. От власти, которую поддерживала большая часть Франции, требовали, чтобы она удалила тех людей, которым эта власть была обязана своим существованием. Сначала рабочим льстили, кормили их, затем разъединили, грозили им голодной смертью, удалили в провинцию, оторвав от привычных трудовых связей, и в конце концов создали план уничтожения их силы. Можно ли после этого удивляться раздражению рабочих? Конечно, никого не может удивить их уверенность, что они в состоянии совершить вторую, более успешную революцию. И их шансы на победу над вооруженными силами правительства, судя по длительности оказанного ими до сих пор сопротивления, были сильнее, чем многие предполагали. Из этого, а также из того обстоятельства, что среди народа не оказалось политических вождей, и из того факта, что высланные из Парижа рабочие, едва дойдя до застав, тотчас же возвращались обратно, можно заключить, что восстание является результатом всеобщего недовольства рабочего класса, а не делом политических подстрекателей. Рабочие считают, что их собственное правительство снова предало их интересы. Теперь, как и в феврале, они взялись за оружие, чтобы бороться с ужасающей нуждой, жертвой которой они были так долго.
Теперешняя борьба является лишь продолжением февральской революции. Она является продолжением охватившей всю Европу борьбы за более справедливое распределение ежегодно производимых продуктов труда. В Париже эта борьба теперь, вероятно, будет подавлена, потому что сила, которую новая власть унаследовала, от старой, очевидно, имеет перевес. Но как бы успешно ни подавляли эту борьбу, она снова и снова будет возобновляться до тех пор, пока правительство либо осуществит более справедливое распределение ежегодно производимых продуктов труда, либо, в виду невозможности это сделать, откажется от дальнейших попыток в этом направлении и предоставит решение вопроса свободной рыночной конкуренции… В действительности борьба ведется за достаточные средства существования. Политические деятели, взявшие на себя руководство революцией, лишили даже средний класс средств к существованию. Средний класс стал более варварским, чем рабочие. Сильнейшие страсти разгорелись с обеих сторон и толкнули к пагубным действиям. Всякое братство отброшено, и обе стороны объявили друз другу войну не на жизнь, а на смерть. Невежественное, если не злонамеренное правительство, не имеющее, по-видимому, при существующем чрезвычайном кризисе никакого представления о своих обязанностях, сперва натравливало рабочих против среднего класса, а в настоящее время помогает последнему смести с лица земли разочарованных, обманутых и ожесточившихся теперь рабочих. Упрек по поводу разразившегося великого несчастья не должен касаться самого принципа революции — твердого намерения бороться с нуждой и угнетением. Упрек, скорее, должен быть направлен против тех, кто по своему политическому невежеству еще больше ухудшил бедственное положение, унаследованное от Луи-Филиппа».
Так пишет об июньской революции лондонская буржуазная газета, газета, защищающая принципы Кобдена, Брайта и др., газета, которая после «Times»[98] и «Northern Star», этих двух деспотов английской прессы, как называет их «Manchester Guardian»[99], является наиболее распространенной газетой в Англии.
Теперь сравните вышеприведенный отрывок с тем, что пишет в № 181 «Kolnische Zeitung»! Эта удивительная газета превращает борьбу двух классов в борьбу «порядочных» с ворами! Достойная газета! Как будто этими эпитетами не наделяли друг друга попеременно оба класса. Это та самая газета, которая при первых слухах об июньском восстании призналась в своей полной неосведомленности относительно характера восстания; потом сообщения из Парижа заставили ее признать, что там происходит серьезная социальная революция, которая не исчерпывается в результате одного поражения; наконец, ободренная одним поражением рабочих, газета видит в восстании не что иное как борьбу «подавляющего большинства» против «дикой орды каннибалов, разбойников и убийц».
Чем была римская война рабов? Войной между «порядочными» и каннибалами! Г-н Вольферс напишет римскую историю, а гг. Дюмон — Брюггеман будут разъяснять рабочим, этим «несчастным», их истинные права и обязанности, «будут приобщать их к той науке, которая ведет к порядку, которая воспитывает истинных граждан!»
Да здравствует наука Дюмона — Брюггемана — Вольферса, их тайная наука! — Вот один пример этой тайной науки: на протяжении двух номеров почтенный триумвират рассказывает своим доверчивым слушателям, будто Кавеньяк собирается минировать Сент Антуанское предместье. На беду Сент-Антуанское предместье несколько больше славного города Кёльна. Но ученый триумвират, который мы рекомендуем германскому Национальному собранию для обуздания Германии, триумвират Дюмон — Брюггеман — Вольферс преодолевает это затруднение — он знает, как одной миной взорвать город Кёльн! Его представлению о мине, которая должна взорвать Сент-Антуанское предместье, соответствует представление о подземных силах, которые подрывают современное общество, от которых задрожал Париж в июньские дни и под действием которых из его революционного кратера стала извергаться кровавая лава.
Но, добрейший триумвират! Великие Дюмон — Брюггеман — Вольферс, мужи, прославленные в мире газетных объявлений! Кавеньяки рекламы! Мы скромно склонили головы перед величайшим историческим кризисом, какой когда-либо сотрясал миp, — перед классовой борьбой буржуазии и пролетариата.
Мы не создавали этого факта: мы его констатировали. Мы констатировали, что один из этих классов побежден, как говорит сам Кавеньяк. Над могилой побежденных мы воскликнули: «Горе победителям!», и сам Кавеньяк содрогается перед своей исторической ответственностью! А Национальное собрание обвиняет в трусости каждого из своих членов, который не берет на себя открыто эту ужасающую историческую ответственность. Разве для того раскрыли мы перед немцами книгу Сивиллы, чтобы они ее сожгли? Когда мы изображаем борьбу чартистов с английской буржуазией, разве мы тем самым требуем от немцев, чтобы они стали англичанами?