Собрание сочинений. Том 5 - Маркс Карл Генрих. Страница 77
Г-н Борхардт вносит предложение: дабы предотвратить предстоящее приведение в исполнение. смертных приговоров, пока Собрание не выскажется по поводу предложения г-на Лисецкого об отмене смертной казни, решение по этому предложению должно быть вынесено через неделю.
Г-н Риц считает, что такой опрометчивый образ действии не является парламентарным.
Г-н Брилль: Если мы, как мне хотелось бы, в скором Времени вынесем решение об отмене смертной казни, то, разумеется, было бы наверняка весьма не парламентарным, если бы до этого кто-нибудь был обезглавлен.
Председатель хочет прекратить дискуссию, но на трибуне уже стоит любезный г-н Баумштарк со сверкающим взором и румянцем благородного негодования на челе:
«Господа, позвольте мне сказать серьезное слово! Вопрос, о котором здесь идет речь, вовсе не такого свойства, чтобы можно было просто подняться на трибуну и без дальнейших околичностей объявить обезглавливание не парламентарным!» (Правые, считающие обезглавливание в высшей степени парламентарным, разражаются бурными криками «браво».) «Это вопрос большого, исключительно серьезного значения» (как известно, г-н Баумштарк говорит это о каждом вопросе, по которому он выступает). «Другие парламенты… величайшие мужи законодательства и науки» (т. е. «все философы государственного права, начиная с Платона и ниже вплоть до Дальмана») «сами в течение 200–300 лет» (каждый?) «занимались этим вопросом, и если вы хотите, чтобы нас упрекали в таком легкомысленном разрешении столь важного вопроса… (браво!) Только совесть побуждает меня говорить… вопрос все же слишком серьезен… лишняя неделя при этом, поистине, не имеет никакого значения!»
Серьезные слова благородного депутата Баумштарка до такому большому, исключительно важному вопросу превращаются в самую легкомысленную фривольность. В самом деле, можно ли себе представить-большую фривольность, чем продолжать дискуссию об отмене смертной казни еще 200–300 лет, как того, по-видимому, желает г-н Баумштарк, а тем временем спокойно позволять обезглавливать людей? «Лишняя неделя при этом, поистине, не имеет никакого значения», — так же как и несколько отрубленных за это время голов!
Министр-президент, впрочем, заявляет, что пока не предполагается приводить в исполнение смертные приговоры.
После нескольких глубокомысленных замечаний г-на Шульцеиз Делича по поводу регламента предложение Борхардта отклоняется и принимается поправка г-на Пете, которая рекомендует центральной комиссии ускорить рассмотрение вопроса.
Депутат Хильденхаген вносит предложение: До внесения соответствующего законопроекта председатель должен заканчивать каждое заседание следующей торжественной формулой:
«Мы, однако, полагаем, что министерство должно всеми средствами ускорить представление законопроекта о новом городовом положении». Это высокоторжественное предложение, к сожалению, не было предназначено для нашей буржуазной эпохи: «Не римляне мы, мы курим табак»[169].
Попытка высечь из того грубого камня, из которого сделан г-н председатель Грабов, классическую фигуру Аппия Клавдия и применить торжественное Ceterum censeo[170] к вопросам городового положения провалилась при «необычайном оживлении» Собрания.
После того как депутат Бредт из Бармена в довольно мягких тонах внес еще три запроса министру торговли: об объединении всей Германии в одну таможенную область и в единый союз по вопросам судоходства с навигационными пошлинами и, наконец, о временных покровительственных пошлинах; после того как он получил на эти вопросы от г-на Мильде столь же мягкие, но весьма неудовлетворительные ответы, г-н Гладбах завершает прения. Г-н Шютце из Лиссы{102} намеревался призвать его к порядку за слишком резкие выражения в связи с вопросом о разоружении добровольческого отряда{103}, но взял свое предложение обратно. Г-н Гладбах, однако, в весьма непринужденной форме бросает вызов храброму Шютце и всей правой: он рассказывает — к величайшей ярости старо-пруссаков — забавный анекдот об одном прусском лейтенанте, который заснул верхом на лошади и в таком виде разъезжал среди добровольцев. Последние встретили его песенкой: «Спи, дитятко, спи» и за это должны были предстать перед военным су дом! Г-н Шютце пробормотал несколько столь же возмущенных, сколь бессвязных фраз, после чего заседание было закрыто.
Написано Ф. Энгельсом 1 августа 1848 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 63, 2 августа 1848 г.
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
РУССКАЯ НОТА
Кёльн, 1 августа. Русская дипломатия вместо войск прислала пока что ноту в форме циркуляра всем русским посольствам в Германии. Эта нота прежде всего нашла приют в официальном органе германского имперского регентства во Франкфурте[171], а вскоре встретила благожелательный прием и в других официальных и неофициальных органах печати. Чем необычнее тот прием, с помощью которого г-н Нессельроде, русский министр иностранных дел, осуществляет официальную дипломатическую деятельность, тем более внимательного рассмотрения заслуживает эта деятельность.
В счастливые времена до 1848 г. немецкая цензура заботилась о том, чтобы ни одно слово, неугодное русскому правительству, не было напечатано, даже в разделе сообщений о Греции или Турции.
Со времени злополучных мартовских дней этот удобный выход, к сожалению, закрыт. Поэтому Нессельроде становится публицистом.
По его мнению, «немецкая печать, ненависть которой к России, казалось, на время приутихла», распространила по поводу русских «мер безопасности» на границе «самые неосновательные предположения и толкования». После довольно мягкого вступления следует повышение топа: «Немецкая печать ежедневно распространяет о нас самые нелепые слухи, самую гнусную клевету». Затем речь идет уже о «возгласах ярости», о «безумцах» и «коварной злонамеренности».
На ближайшем процессе по делам печати немецкий государственный прокурор сможет положить в основу своей обвинительной речи русскую ноту в качестве достоверного документа.
Почему же нужно нападать на немецкую, особенно «демократическую» печать, а где это возможно и уничтожить ее? Потому, что она не признает «столь же благожелательные, сколь бескорыстные чувства» и «искренне миролюбивые намерения» русского императора!
«Когда Германия могла на нас пожаловаться?» — вопрошает Нессельроде от имени своего повелителя. «В течение всего времени, когда на континенте продолжалось тягостное владычество завоевателя, Россия проливала свою кровь, чтобы оказать поддержку Германии в сохранении ее целостности и независимости. Русская земля давно уже была освобождена, а Россия продолжала помогать и поддерживать своих германских союзников на всех полях сражения в Европе».
Несмотря на своих многочисленных и хорошо оплачиваемых агентов, Россия находится в самом плачевном заблуждении, если надеется в 1848 г. пробудить симпатии к себе напоминанием о так называемых освободительных войнах. И проливала ли Россия свою кровь за нас, немцев?
Не говоря уже о том, что Россия до 1812 г. «оказывала поддержку целостности и независимости» Германии открытым союзом и тайными договорами с Наполеоном, она в достаточной степени вознаградила себя позже грабежом и мародерством за свою так называемую помощь. Ее помощь была предоставлена объединившимся с нею государям, ее поддержка, несмотря на калишское воззвание[172], была оказана представителям абсолютизма «божьей милостью» против выдвинувшегося в итого революции властелина. Священный союз и его далеко не священные дела, бандитские конгрессы в Карлсбаде, в Лайбахе, в Вероне и т. д., русско-немецкие преследования всякого свободолюбивого слова, — т. е. вся политика, какую вела Россия, начиная с 1815 г., должна была, конечно, внушить нам глубокую благодарность. Династия Романовых со своими дипломатами может не беспокоиться — этого долга мы никогда не забудем. Что же касается русской помощи в 1814 и 1815 гг., то нам доступны скорее всякие другие чувства, чем признательность за эту субсидированную Англией помощь.