Собрание сочинений. Том 3 - Маркс Карл Генрих. Страница 22

Таким образом, если беглые крепостные стремились только к тому, чтобы свободно развить и укрепить свои уже имевшиеся налицо условия существования, и поэтому в конечном счёте добились только свободного труда, то пролетарии, чтобы отстоять себя как личности, должны уничтожить имеющее место до настоящего времени условие своего собственного существования, которое является в то же время и условием существования всего предшествующего общества, т. е. должны уничтожить труд. Вот почему они находятся в прямой противоположности к той форме, в которой индивиды, составляющие общество, до сих пор выражали себя как некоторое целое, а именно к государству, и должны низвергнуть государство, чтобы утвердить себя как личности.

ЛЕЙПЦИГСКИЙ СОБОР

В третьем томе трёхмесячника Виганда за 1845 г. на деле происходит битва гуннов, пророчески изображённая Каульбахом[21]. Духи убитых, ярость которых не утихает и после смерти, поднимают в воздухе шум и вой, слышен грохот сражений. воинственные клики, бряцание мечей, щитов и железных колесниц. Но борьба идёт здесь не из-за земных вещей. Священная война ведётся не из-за покровительственных пошлин, конституции, картофельной болезни, не из-за банковского дела и железных дорог, а во имя священнейших интересов духа, во имя «Субстанции», «Самосознания», «Критики», «Единственного» и «Истинного человека». Мы присутствуем на соборе отцов церкви. Так как эти отцы — последние в своём роде экземпляры и так как здесь, надо надеяться, в последний раз защищается дело всевышнего, сиречь — абсолютного, то стоит составить proces-verbal{56} прений.

Вот, прежде всего, святой Бруно, которого легко узнать по его дубинке («стань чувственностью, стань дубинкой», Виганд, стр. 130). Его голова увенчана ореолом «чистой критики», и, преисполненный презрения к миру, он облачается в своё «самосознание». Он «сокрушил религию в её целостности и государство в его проявлениях» (стр. 138) — тем путём, что совершил насилие над понятием «субстанции» во имя всевышнего самосознания. Развалины церкви и «обломки» государства лежат у его ног, между тем как взор его «повергает» в прах «массу». Он подобен богу, у него нет ни отца, ни матери, он — «своё собственное творение, своё собственное изделие» (стр. 136). Словом, он — «Наполеон» духа, он в духе — «Наполеон». Его духовные упражнения состоят в том, что он постоянно «внемлет самому себе, и это самопостижение даёт ему толчок к самоопределению» (стр. 136); в результате такого утомительного самопротоколирования он явно тощает. Он «внемлет» не только самому себе — время от времени он «внемлет», как мы увидим, ещё и журналу «Westphalisches Dampfboot»[22].

Против него стоит святой Макс, заслуги которого перед царством божиим состоят в том, что он, по его же словам, констатировал и доказал — приблизительно на 600 печатных страницах — своё тождество с собой, доказал, что он — не кто-нибудь, не какой-то там «Иван или Пётр», а именно святой Макс и не кто иной. О его ореоле и прочих отличительных знаках можно сказать только то, что они составляют «его предмет и тем самым его собственность», что они «единственны» и «несравненны» и что «они невыразимы» (стр. 148). Он одновременно — «фраза» и «собственник фразы», одновременно — Санчо Панса и Дон Кихот. Его аскетические упражнения состоят в скорбных мыслях об отсутствии мыслей, в изложенных на многих страницах сомнениях насчёт несомненного, в освящении нечестивого. Впрочем, нам нечего распространяться о его достоинствах, ибо обо всех приписываемых ему свойствах, — хотя бы их было больше, чем имён для бога у магометан, — он имеет обыкновение говорить: Я — Всё и ещё нечто сверх того. Я — Всё этого Ничто и Ничто этого Всего. Он выгодно отличается от своего сумрачного соперника тем, что обладает некоторой возвышенной «беззаботностью» и время от времени прерывает свои серьёзные размышления «ликующим критическим кличем».

Эти два гроссмейстера святой инквизиции вызывают на суд еретика Фейербаха, предъявив ему тяжёлое обвинение в гностицизме. Еретик Фейербах, — «разражается громовой речью» святой Бруно, — держит в своих руках hyle{57}, субстанцию, и отказывается выдать её, дабы в ней не отразилось моё бесконечное самосознание… Самосознание должно бродить призраком до тех пор, пока оно не вберёт в себя обратно все вещи, вытекаюшие из него и в него вливающиеся. И вот оно проглотило уже весь мир, кроме только этой hyle, этой субстанции, которую гностик Фейербах крепко держит под замком и никак не хочет выдать.

Святой Макс обвиняет гностика в том, что тот сомневается в догмате, возвещённом его, святого Макса, устами, — догмате, согласно которому «всякий гусь, всякая собака, всякая лошадь» есть «совершенный и даже, если кто предпочитает превосходную степень, совершеннейший человек» (Виганд, стр. 187[23]: «Имярек не лишён даже малейшей частицы того, что делает человека человеком. Правда, то же самое относится и ко всякому гусю, ко всякой собаке, ко всякой лошади»).

Кроме изложения этих важных обвинений, изрекается ещё приговор по делу, возбуждённому обоими святыми против Мозеса Гесса, и по делу, возбуждённому святым Бруно против авторов «Святого семейства». Но так как эти обвиняемые заняты были в то время «делами мира сего» и поэтому не предстали перед santa casa[24], то они заочно приговорены к вечному изгнанию из царства духа на весь срок их земной жизни.

В заключение оба гроссмейстера опять затевают какие-то странные интриги между собой и друг против друга{58}[25].

II

СВЯТОЙ БРУНО

1. «ПОХОД» ПРОТИВ ФЕЙЕРБАХА

Прежде чем обратиться к тому торжественному объяснению, в какое бауэровское самосознание вступает с самим собой и с миром, мы должны раскрыть одну тайну. Святой Бруно кликнул клич и разжёг войну только потому, что должен был «обезопасить» самого себя и свою застоявшуюся, прокисшую Критику от неблагодарной забывчивости публики, — только потому, что он должен был показать, что и при изменившихся условиях 1845 года Критика непреклонно осталась равной самой себе и неизменной. Он написал второй том «Правого дела и своего собственного дела»[26]; он отстаивает свою собственную территорию, он сражается pro aris et focis{59}. Но, как настоящий теолог, он прикрывает эту самоцель видимостью, будто ему хочется «охарактеризовать» Фейербаха. О бедном Бруно совсем забыли, как это лучше всего доказала полемика между Фейербахом и Штирнером, в которой он совершенно не был принят во внимание. Именно поэтому он ухватился за эту полемику, чтобы иметь повод провозгласить свой антагонизм по отношению к обоим антагонистам, объявить себя их высшим единством — святым духом.

Святой Бруно открывает свой «поход» артиллерийским огнём по Фейербаху, c'est-a-dire{60} подправленным и расширенным переизданием одной статьи, фигурировавшей уже в «Norddeutsche Blatter». Фейербах посвящается в рыцари «субстанции», дабы тем рельефней выделить бауэровское «самосознание». Пред лицом этого перевоплощения Фейербаха, которое доказывается-де всеми сочинениями последнего, наш святой муж перескакивает от книг Фейербаха о Лейбнице и Бейле сразу же к «Сущности христианства», опуская статью против «позитивных философов» в «Hallische Jahrbьcher»[27]. Этот «недосмотр» здесь «вполне уместен». Дело в том, что в данной статье Фейербах раскрыл в противовес позитивным представителям «субстанции» всю премудрость «самосознания» в такое время, когда святой Бруно ещё предавался спекулятивным размышлениям о непорочном зачатии.

Едва ли нужно упоминать, что святой Бруно всё ещё гарцует на своём старогегельянском

боевом коне. Прослушайте первые же фразы его новейших откровений из царства божия:

«Гегель соединил в одно целое субстанцию Спинозы и фихтевское Я; в единстве обоих, в соединении этих противоположных сфер и т. д. заключается своеобразный интерес гегелевской философии, но вместе с тем и её слабость. Это противоречие, в котором блуждала гегелевская система, надо было разрешить и уничтожить. Но это он мог осуществить только благодаря тому, что постановка вопроса: как относится самосознание к абсолютному духу… была сделана навсегда невозможной. Это могло быть сделано в двух направлениях. Либо самосознание должно снова сгореть в пламени субстанции, т. е. должна установиться и сохраниться чистая субстанциальность, либо должно быть показано, что личность есть творец своих атрибутов и своей сущности, что понятию личности вообще присуще полагать себя» («понятие» или «личность»?) «как нечто ограниченное, и это ограничение, которое личность полагает в силу своей всеобщей сущности, снова уничтожать, ибо самая эта сущность есть только результат внутреннего саморазличения личности, её деятельности» (Виганд, стр. 87, 88).