Информационные войны. Новый инструмент политики - Почепцов Георгий Георгиевич. Страница 15

С этой точки зрения интернет становится тем фактором, который ведет к построению новых социальных и политических структур.

Все это разные виды коммуникативно-цивилизационных переходов. Коммуникация становится не просто ускорителем изменений, она вносит в социосистемы свои характеристики, которые были бы невозможны без данного типа коммуникации.

Контркультура как социокоммуникативный механизм: опыт СССР

Если Польша времен борьбы Солидарности реализовывала свою контрполитику в культурном поле, чтобы бороться там, где это было возможным, а США продвигали в Европе выставки абстрактного искусства, которые финансировались ЦРУ, то однотипно контркультура использовалась и в СССР, хотя гораздо в более мягкой форме. И шестидесятники, и семидесятники были по сути людьми контркультуры, которые не хотели исповедовать соцреализм. Эти люди появляются только тогда, когда завершилась эпоха Сталина. Репрессии не исчезли, хотя заметно поубавилась их сила. И это позволило и думать, и писать по-другому.

Эпоха Андропова, который был не только генсеком, но и долгие годы председателем КГБ, характеризуется многими неясностями. Андропова отличают не только «странности» биографии (см., например, расследование журнала «Итоги», в рамках которого выясняется, что у генсека и главы КГБ были и другое место рождения, и иное социальное происхождение, и даже иные имя, фамилия и отчество [107], [108]), но и странности действий. Он движется наверх как очень правильный коммунист, которого даже некоторые определяют как «неосталиниста». Но некоторые его действия уже не могут оцениваться подобным образом.

Движение наверх в правоверном русле может быть объяснено как единственный способ роста в партийном лифте, тем более при такой биографии, в которой спрятаны неизвестные и по сегодня детали.

В. Семичастный, бывший председателем КГБ на момент снятия Хрущева, а потом потерявший свое место, так объясняет эту замену [109]: «На мое место поставили Андропова. Мало того, что он был, что называется, «из своих», из секретарей ЦК, но и еще в одном… в еще более важном отношении он был, так сказать, благонадежнее меня. Если я, как говорится, слишком много знал о Брежневе, и из-за этого Брежнев предполагал какую-то зависимость от меня, то с Андроповым было как раз наоборот: в распоряжении Брежнева находились две «тяжелые карельские тетради» Куприянова об излишнем усердии Андропова в так называемом расстрельном «Ленинградском деле»…»

Что касается карельских тетрадей, то в другом интервью того же Семичастного можно прозвучало следующее [110]: «Как-то [в 60-е годы] встал вопрос по Андропову, по поводу его «работы» в Карелии, когда «ленинградское дело» началось и «ленинградцев» в Карелии всех арестовали… Как председатель КГБ, я дал команду все выяснить. И вскоре мне стало известно, что Куприянов, бывший первый секретарь в Карелии (которому 10 лет дали, и он их отсидел), дал показания и письма по поводу того, что обращался и к Хрущеву, и к Брежневу, и в КПК, что это дело рук Андропова!!! Куприянов написал две тетради – целое досье на Андропова, которое потом попало в распоряжение Брежнева…»

То есть полностью «правильный» характер Андропова, который также можно списать не только на его биографию, но и на соответствующую атмосферу в стране, может быть объяснен именно таким способом. Он имел «отклонения» в биографии, в результате чего мог спасти себя только «правильным» поведением.

В. Федорчук, ставший после Андропова главой КГБ, говорит об «искусственном создании диссидентского движения» [111]. Это поднимало статус КГБ, позволяло резко увеличивать его штаты, что естественно было важно для председателя КГБ. Он также говорит о борьбе с диссидентами на Украине: «Когда я был председателем КГБ Украины, председатель КГБ СССР Андропов требовал, чтобы мы ежегодно в Украине сажали 10-15 человек. И мне стоило невероятных усилий, вплоть до конфиденциальных обращений к Брежневу, чтобы количество украинских диссидентов ежегодно ограничивалось двумя-тремя людьми. К тому же Андропов лично следил за ходом следствия по делам некоторых украинских диссидентов. Иногда задавал направление. Можете себе представить? А потом с помощью некоторых писателей во всем виноватым сделали КГБ Украины, Федорчука, которые якобы выслуживались перед Москвой».

Вновь создается образ Андропова как человека, закручивающего гайки. Но это только одна сторона деятельности председателя КГБ. Федорчук говорит и о другой: «В тюрьмы сажали в основном писателей-государственников, за границу высылались либералы, – такие как Аксенов, Бродский, Буковский. Некоторые деятели культуры были вроде бы полузапрещенные. На самом деле Андропов им тайно покровительствовал, оберегал их, создавал о них соответствующее положительное общественное мнение». Здесь далее Федорчук проясняет, кого он имеет ввиду: Высоцкого, Любимова, Евтушенко. Та же ситуация имела место и с Солженицыным: «Подумайте: как сельский учитель, отсидевший в тюрьме, смог получить в распоряжение тайные архивы НКВД? Причем в его книгах многие документы банально фальсифицированы, размах репрессий многократно преувеличен. То, как лично Андропов руководил операцией по выезду Солженицына в США, – это отдельная история. Спрашивается – а зачем? Чтобы он там, в США, без малейших затруднений продолжал своими книгами разрушать Союз?»

И это уже парадоксальная картина происходящего, в рамках которой возникает разделение «врагов» на плохих и хороших. Плохие враги – сидели, а хорошие – уезжали на Запад. Но именно там они получали лучшие возможности для проведения своей борьбы.

Достаточно активную деятельность Андропова в области борьбы с диссидентами пытаются объяснить и тем, что соответственно вырастал статус КГБ в глазах Политбюро, что позволяло в результате увеличивать не только статус, но и финансирование, и штаты [112]: «До того, как Юрий Андропов и Семен Цвигун возглавили КГБ, диссидентов в Советском Союзе насчитывалось три или четыре человека, хотя иногда насчитывают даже пять или шесть диссидентов. Понятно, что напугать Политбюро такой «могучей кучкой» было нереально, поэтому потребовалось представить диссидентство как некое массовое движение. Для этого в 1967 году было создано 5-е управление КГБ СССР, в чьи функции входило выявление лиц, занимающихся антисоветской агитацией и пропагандой и стремящихся к свержению советской власти».

Семичастный рассказывает, что когда он работал, не было даже слова такого – «диссидент». Вместо этого звучали другие слова [113]: «Предатель, преступник, изменник, враг народа еще, но так, осторожно уже. При мне было два дела: это Синявский – Даниэль. И дело генерала Григоренко. Сахаров здравствовал и жил здесь. Солженицын здравствовал и жил во флигеле у Ростроповичей. Мы все это знали и никому никуда не предлагали уезжать. Знаете, кого мы удалили, – Тарсиса. Тарсиса пригласили не то в Нидерланды, не то в Данию, и мы ему закрыли въезд обратно. Вот и все».

Суммируя, можно отметить, что Андропова сопровождает бесконечная череда вопросов, на которые невозможны однозначные ответы (см., например, [114], [115], [116], [117]). Одни пишут о его интеллекте, другие – о том, что у него не было даже высшего образования и он резался в домино на отдыхе с Горбачевым.

Нас интересует аспект внимания Андропова к тому, что можно обозначить как советский вариант контркультуры. То есть там, где по определению не должно было быть вообще контркультуры, поскольку все должны были идти широким проспектом соцреализма, да еще и строем, было большое число людей, которые двигались вне этого строя.