Природа и власть. Всемирная история окружающей среды - Радкау Йоахим. Страница 13

Автор понятия «окружающая среда» (Umwelt) Якоб фон Икскюль [41], в отличие от авторов «жестких» теорий экосистем, обращал внимание на то, что каждый живой организм имеет свою собственную окружающую среду. Современной экологии нечего делать с таким толкованием, но для исторического исследования среды оно хорошо подходит. Чтобы правильно интерпретировать источник, важно помнить о том, что лес в глазах лесовода выглядит иначе, чем в глазах крестьянина, пастуха или отдыхающего горожанина. Из этого можно сделать вывод, что лучше всего было бы предоставить каждому культурному микрокосму его собственную экологическую нишу, чтобы как можно большее число ее обитателей чувствовали себя благополучно. Если на реке принимать во внимание интересы не только промышленности, но и рыбаков, и корабелов, и купающихся детей, и орошения крестьянских полей, и городского водоснабжения, то можно надеяться, что многообразие интересов будет гарантировать «хорошую» окружающую среду. Что можно сказать про одну реку, то можно сказать и про весь мир. «Хорошая» среда – та, которая допускает существование множества мелких миров, представляющих собой как психологические, так и экологические единицы. «Учение об окружающей среде – это своего рода наука о душе, но только перенесенная наружу», – пишет Икскюль (см. примеч. 48). История окружающей среды – это еще и история менталитетов.

На основании вышеизложенного экологическая история может базироваться на философии экологической ниши – ниши, сформированной природой, но и такой, которая формируется человеком. Именно экологические ниши обеспечивают многообразие природы, а также человеческих культур и человеческого счастья. Недаром любовь к природе часто находит свое высшее счастье в создании садов.

Но в истории окружающей среды речь идет не только о должном и желаемом, но в первую очередь о реальном бытии. Поэтому ей не следовало бы слишком много морализировать, быть бесконечным раскаянием в грехах. Если серьезно признавать природу действующим лицом истории, то нужно быть готовым к непредсказуемым эффектам. Природа не антропоморфна, и вторжение человека не наносит ей ран, за которые она будет «мстить». Даже мощные промышленные выбросы индустриальной эпохи с высоким содержанием углерода и азота не только вредили растительному покрову, они еще и противодействовали азотному обеднению лесных почв (см. примеч. 49). Вместе с тем изменение климата, совершенно не связанное с деятельностью человека, тоже способно творить историю. Постоянное морализаторство может привести к ошибкам и помешать непредвзятому наблюдению неожиданного развития событий.

5. ЭКОЛОГИЯ КАК ОБЪЯСНЕНИЕ ИСТОРИИ: ОТ ГИБЕЛИ КУЛЬТУРЫ МАЙЯ ДО ИРЛАНДСКОГО ГОЛОДА

История среды только тогда станет настоящей историей, когда она будет не только описывать экологические последствия деятельности человека, но и использовать экологию как объяснение исторических процессов. Только тогда природа станет полноценным действующим лицом истории. Однако поспешно хватаясь за экологические объяснения, можно легко угодить в ловушку. В некоторых научных кругах подобные объяснения уже давно вошли в моду. Окружающая среда запросто получает статус причины, как будто речь идет о чем-то однозначно определяемом и изначально заданном. Такой экологический детерминизм легко находит себе дорогу, тем более что он представляет собой лишь новую версию прежнего экономического или географического детерминизма. В связи с этим французский экологический историк Жорж Бертран даже призвал историю среды к «изгнанию бесов». В социологии уже с 1950-х годов существует понятие «экологического заблуждения», под которым имеется в виду манера считать причинами всего и вся региональные сопутствующие явления. Немецкий социолог Эрвин Шойх в 1969 году писал, что значительная часть якобы эмпирического социологического знания основана на «экологических заблуждениях» (см. примеч. 50).

Нужно также задать вопрос, по какому праву экологические данности объявляются последним доводом. От Истрии [42] до Индии виновницами разрушения почвенного и растительного покрова в горах считаются козы, выедающие подрост. Но ведь они это делают только тогда, когда им позволяют люди. Передвижение гигантских отар – не стихийное бедствие, а организованное мероприятие. В обзоре экологических моделей, объясняющих упадок африканского пастбищного хозяйства, шведский ученый Андерс Хьорт подчеркивает, что экология может становиться идеологией, в то время как в действительности ее «объяснительная ценность» в отрыве от экономического, политического и общественного контекстов «ничтожна». Если причина экологических проблем ясна тем, кого она затрагивает, и ее решение является лишь вопросом социальной организации, то фактор окружающей среды имеет смысл лишь как составная часть политико-социального объяснения истории (см. примеч. 51).

В политических дебатах на экологические темы объяснения, как правило, тесно спаяны с обвинениями, но при изучении истории их следовало бы отделить друг от друга. Если установлено, что упадок обширных регионов Средиземноморья и Ближнего Востока связан с процессами антропогенного остепнения и опустынивания, то часто практически невозможно выяснить, когда и где возникали критические ситуации, участники которых могли бы притормозить упадок, и какие социальные причины мешали людям более предусмотрительно обращаться со средой. Из-за этого незнания экология и становится последним доводом в объяснении истории.

История общества и культуры тоже может приводить к экологическим объяснениям: эта история очеркивает границы дееспособности общества, например, в регулировании рождаемости, защите лесов, сохранении почвенного плодородия. На фоне консервативности и бездеятельности общества экологические характеристики особенно заметны.

Некоторые экоантропологи считают показательным примером религиозного сообщества, обусловленного взаимодействием с окружающей средой, секту мормонов. Изолированная жизнь мормонов в пустыне Юта как будто специально напрашивается на монокаузальные экологические объяснения. Жесткая социальная организация секты явно связана с теми жизненными императивами, которые объясняются нехваткой воды. Распределение воды мормоны контролировали так строго, как никто другой на американском Западе, и это послужило надежной базой для формирования широкого слоя мелкого и среднего фермерства. Можно предположить, что необходимость иметь авторитетную высшую инстанцию для разрешения «водяных» конфликтов сыграла важную роль в усилении церкви мормонов. Но экологические условия пустыни не автоматически влекли за собой становление религиозного общества подобного типа. Как выяснил американский социолог и антрополог Уильям С. Абруцци, стабильность образа жизни мормонов опиралась на разнообразие экологического базиса, а прежде всего – на колоссальную энергию этих людей. Со временем мормоны перестали быть изолированным обществом, из их кругов вышли инициаторы создания ирригационных систем американского Запада – тех самых, которые сегодня часто считают верхом экономико-экологического безрассудства (см. примеч. 52). Однократная причинно-следственная связь – это далеко не вся история.

Особенно сильное впечатление экологический фактор производит в комплексе с теориями катастроф, будь то ушедшие эпохи или день сегодняшний. Давнюю традицию имеет экологическое объяснение гибели культуры майя. За десятки лет до того, как вошла в моду экология, многие исследователи предполагали, что индейцы майя сами приблизили собственную гибель, выжигая леса и этим разрушая хрупкие тропические почвы. Такая теория служила антитезисом к мысли о том, что древнеамериканские культуры существовали в гармонии с природой. Вероятно, экологическим объяснениям способствовало и то, что письменность майя до 1970-х годов была загадкой, и глазам ученых открывалась лишь таинственная картина остатков высокой культуры, затерявшихся на небольшой площади в тропическом лесу.