Памятное. Книга первая - Громыко Андрей Андреевич. Страница 11
Протокольная служба Франции организовала дело таким образом, что моя встреча с гигантом живописи явилась вроде бы случайной. Хотя, разумеется, для всех стало ясно, что такая неожиданность не может быть случайной.
Во время одного из визитов Л.И. Брежнева во Францию предусматривалось посещение Лувра. Советские гости, в том числе и я, прибыли в назначенное время в этот дворец искусства. В самом большом зале музея, на втором этаже здания, нас встретили и вежливо приветствовали по всем правилам французского этикета представители администрации.
Вдруг сквозь толпу окружающих людей активно пробился невысокого роста человек и протянул руку Л.И. Брежневу, а затем мне и другим товарищам. При этом он просто сказал:
– Здравствуйте, я – Пикассо.
Глава делегации и знаменитый художник обменялись краткими приветствиями, и Пикассо как бы отступил, чтобы не мешать посетителям осматривать картины. Гости пошли дальше, тем более что в конце этого зала их ожидала прославленная «Мона Лиза» Леонардо да Винчи.
В этот момент Пикассо быстрым шагом подошел ко мне:
– Месье Громыко, я вас видел раньше.
Я остановился. Не знаю, сказал он это из вежливости или в самом деле где-то видел. Но я-то знал точно, что мне с ним встречаться не приходилось. Я бы запомнил, тем более что хотел сам с ним познакомиться и пообщаться.
Пикассо высказал пожелание:
– Не могли бы вы на несколько минут задержаться и немного поговорить со мной?
Я сказал:
– Охотно это сделаю.
Пикассо повел разговор:
– У меня, знаете ли, очень мало общения с людьми из Советского Союза. Представители советской интеллигенции еще ко мне заглядывают. А вот так, чтобы я составил представление, какое мнение обо мне как о художнике у широкой публики вашей страны, – этого нет.
Беседа происходила, как говорится, «на ходу», прямо в зале Лувра, но это нас нисколько не смущало.
– Я понимаю, – говорил Пикассо, – что тут и расстояние создает трудности, и расходы на поездку, и многое другое. С выставками моих картин в Советском Союзе так, как я хотел бы, не получается. Но тут, возможно, я и сам виноват. Не хочется, чтобы многие мои картины на какое-то время часто исчезали с глаз. Лучше, чтобы они оставались всегда в поле моего зрения. Хотя я сознаю и слабость такого подхода. Но часто думаю, выражаясь языком бизнесменов, как почаще пробиваться на советский рынок. Рынок, конечно, в переносном смысле слова.
Тем самым художник дал понять, что он считает совершенно недостаточными те выставки в СССР, которые имели место в Москве и Ленинграде в 1956 году. Рассуждения Пикассо касались и отношения наших людей к самой сути творческого направления его живописи. Все-таки он – основоположник кубизма, хотя и создал в свое время много работ в духе неоклассицизма. В ряде работ Пикассо близок к сюрреализму, нередко в его произведениях натура представала произвольно деформированной. Он и сам соглашался, что вопрос о его творчестве непростой и однозначного отношения к нему, видимо, нет.
Рядом с Пикассо стояли трое его знакомых, видимо тоже художники. Ни сам Пикассо, ни эти другие лица не ходили с советской делегацией по музею, что, вероятно, и предусматривалось программой. Я задержался, так как завязалась беседа с Пикассо, и все его знакомые находились здесь же. Рядом была картина французского художника Жака Луи Давида «Коронация Жозефины». Это – огромное полотно, авторское повторение которого находится в Версальском дворце.
Я заметил:
– Мне нравятся творения Давида, которые хорошо представлены в Лувре.
Пикассо сказал:
– Давид – один из великих художников Франции. Теперь, конечно, другие времена. Живопись и искусство в целом на месте не стоят.
Правда, меня несколько смутило то, что в Лувре не выставлялось ни одной картины Пикассо. Но об этом разговора с ним заводить не стал.
Несмотря на свой возраст – а родился Пикассо в 1881 году, – он выглядел очень подвижным человеком. Мне казалось, что для него трудно даже постоять на месте.
Он спросил:
– Вероятно, вы не раз бывали в Лувре?
Я ответил:
– В Лувре я бывал, наверно, раз пять-шесть.
Мне подумалось, что надо бы сказать, что я знаком и с его искусством. Потому сразу и перевел разговор на эту тему:
– Однако я бывал и в Музее современного искусства. Там видел и ваши картины. В частности, мне очень понравился написанный вами портрет своего отца. Этот портрет выполнен в реалистической манере и очень к себе располагает любителя живописи.
– Да, – сказал Пикассо, – я писал портрет с любовью. Манера его исполнения – неоклассическая, как ее называют сейчас. Но с тех пор многое изменилось, в том числе и я сам как художник.
А в конце разговора мы как-то непроизвольно вернулись к той теме, которой уже касались в ходе нашей беседы.
– Знаю, – сказал Пикассо, – что в Советском Союзе меня в общем-то уважают. Вероятно, скорее мое имя. Но мои картины – не особенно. Думаю, со временем положение может измениться.
Я решил не углубляться в эту тему. Доказывать, что его искусство любят в Советском Союзе, не подходило, звучало бы фальшиво.
К сожалению, действительно его творчество в нашей стране знакомо мало. Хотя сам художник широко известен и тем, что еще в годы войны вступил в компартию, и своим всемирно известным «Голубем мира» – эмблемой движения против войны, и тем, что он – лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» как видный общественный деятель и борец против милитаризма.
Мы распрощались с художником, тем более что вся наша группа уже находилась где-то у выхода. После того как я пожал ему руку, он заметил:
– Пикассо может быть только Пикассо, и никем другим.
Да, до последнего вздоха он представлял собой человека с характером, о чем свидетельствует не только его творчество, но и антивоенные взгляды. Он любил жизнь и боролся за нее. Одним словом, Пикассо оставался до конца самим собой – человеком, художником, гражданином.
…Прошло время, и однажды во время официального визита министр иностранных дел Франции Ролан Дюма привез мне из Парижа сувенир.
– Знаю, что вы – любитель живописи, – сказал он, – и передаю вам эту картину Пикассо. Раньше не представился случай это сделать.
Пикассо умер в 1973 году, а наш разговор с Дюма происходил уже добрый десяток лет спустя. Он передал мне «Голубя мира» Пикассо. В углу картины стоит номер тридцать два. Номер художник ставил тогда, когда его просили повторить и снова нарисовать тот же полюбившийся людям шедевр. Он писал его еще и еще, проставляя на очередной картине последующий номер.
Таким образом, у меня дома висит тридцать второй оригинал знаменитого «Голубя мира».
Версаль и дом на улице Гренель
При посещении Франции приезжий всегда осматривает дворцово-парковый ансамбль Версаля, который в свое время служил главной резиденцией французских королей, а впоследствии превратился в Национальный музей. Этот замечательный памятник французского зодчества XVII–XVIII веков настолько тесно связан с историей страны, что уже одно упоминание о нем вызывает эмоции у собеседника-француза, независимо от того, кем он является: политическим деятелем или ученым, рабочим или крестьянином, писателем или священником, студентом или артистом. На его лице нетрудно сразу же уловить удовлетворение тем, что вы посетили Версаль и знаете о месте, занимаемом им в сердце француза. Именно здесь, в Версале, в августе 1789 года Учредительное собрание страны приняло Декларацию прав человека и гражданина.
Великая французская революция вымостила дорогу для класса буржуазии и нанесла смертельный удар по феодальным порядкам, феодальному социальному строю, час которого пробил. Во Франции еще оставались императоры и короли, но у власти оказался уже класс буржуазии. Он и стал ее настоящим монархом.
Во время Франко-прусской войны 1870–1871 годов Версаль находился в руках немцев, и в бывшем королевском дворце помещался прусский Генштаб. В январе 1871 года в этом дворце был коронован германский император Вильгельм I. В том же году в дни поражения Парижской коммуны контрреволюционное Национальное собрание и правительство Тьера организовало здесь расправу над героями-коммунарами. 28 июня 1919 года в Зеркальном зале дворца страны Антанты и побежденная Германия подписали Версальский мирный договор.