Политический кризис в России: модели выхода - Гельман Владимир Яковлевич. Страница 14

В то же время отказ от правил политической игры проявляется и в радикализации политизированной молодежи. Язык революции очень подходит для оформления конфликта поколений, и каждое поколение мечтает о своей революции, о своем преодолении культуры стариков. Строить баррикады кажется гораздо более интересным занятием, чем строить гражданское общество. Девушки не любят молодых людей, всегда соблюдающих правила. Молодые люди не любят, когда им навязывают правила. Особенно молодые люди не любят тех, кто, навязывая правила, сам их нарушает.

Историки, рассуждая о причинах революции, называют незавершенную модернизацию, болезненную урбанизацию, противоречивую секуляризацию... Они пишут об общинной традиции и о кризисе империи, о несосто-явшихся реформах и страшном воздействии Первой мировой войны.

Но нельзя забывать и о другом важнейшем факторе. На протяжении десятков лет в России развивалась революционная традиция. Тысячи молодых людей, увлеченных политикой, но отрезанных от политической жизни, создавали символы и ритуалы, которые оформляли различные экономические, социальные и политические конфликты. Это политическое творчество, создававшее развитую культуру политического протеста, привело к тому, что разнообразные, порой разнонаправленные конфликты слились в единый поток грандиозной революции.

Охранители великой Российской империи искренне старались защитить государственность, предотвращая «вредную политику». Но неспособность интегрировать в политическую жизнь массы честолюбивых и креативных людей приводила к их политической радикализации.

Осторожные консерваторы были лучшими воспитателями пламенных революционеров.

Германская модель

Может ли Россия в результате борьбы за демократию выйти на новый виток развития авторитаризма? Или еще хуже — построить националистический тоталитарный режим? Об опасности такого поворота сегодня говорят все чаще, подчеркивая, что путинский режим — это далеко не худшее из того, что может грозить нашей слабой демократии. И впрямь, Путин не худший вариант из возможных. Но велика ли вероятность неприятных альтернатив?

Можно ли пройти от плохого к худшему?

Классический пример движения через демократию к тоталитаризму — это Веймарская Германия, т. е. демократическая республика, установившаяся после гибели кайзеровской империи в 1918 г., но породившая в 1930-х гг. гитлеризм. Третий рейх отринул даже те элементы демократии и толерантности, которые имелись в политической конструкции Второго рейха. Не получим ли мы на волне протестного движения «Веймарскую Россию» (термин известного историка Александра Янова), которая постепенно растеряет то позитивное, что есть еще в России путинской?

При ответе на этот вопрос надо принять во внимание, что гитлеризм вырос не из веймарской демократии как таковой. В основе Третьего рейха лежали две важные черты кайзеровской империи, которые в демократический период подверглись воздействию ряда дополнительных неблагоприятных обстоятельств.

Первая важнейшая черта — это доминировавшее в интеллектуальных кругах представление об особом немецком пути. О том, что Германия выше своих западных соседей и, следовательно, не станет повторять их путь к бездуховному и бесчеловечному капитализму.

Сегодня Германия для нас является чуть ли не символом западной цивилизации — трудолюбивой, рыночной, демократической, умеющей считать деньги и голоса, а потому нам трудно себе представить, что именно немцы в наиболее жесткой форме отторгали когда-то западные ценности. Тем не менее это так.

Немцы противопоставили свое понятие «культура» англо-французскому представлению о цивилизации. Культура — это классическая германская философия, романтическая германская поэзия, проникновенная германская музыка, отеческая забота германского кайзера о своем народе и особый народный дух, формирующийся на этой основе. Цивилизация — это культ денег, бездуховность, эксплуатация, деление мира на богатых и бедных, свободная торговля, а также демократия, цинично прикрывающая несправедливое общество демагогическими рассуждениями о равенстве возможностей. Словом, все то, что так распространено в Англии, Франции, Бельгии, Нидерландах.

Сегодня все это назвали бы американизацией, но тогда далекая Америка еще не была символом всего плохого, а находящиеся по соседству (за Рейном и Ла-Маншем) страны представляли собой весьма удобный объект для сравнения.

Надо специально отметить, что подобные представления не были уделом одних лишь «лавочников», которые согласно нашей марксистской традиции объявляются социальной базой фашизма. Отторжение демократии и надежды на построение более справедливого общества под патронатом кайзера сквозили в речах и текстах лучших писателей, ученых, политиков Второго рейха. Например, Томас Манн в годы Первой мировой войны написал книгу «Рассуждения аполитичного», полностью пронизанную философией особого германского пути.

Второй важнейшей чертой кайзеровской империи было стремление верхов построить патерналистское общество, которому не слишком нужна демократия. Железный канцлер Отто фон Бисмарк «спустил сверху» первую в мире систему социального страхования, и немцам, таким образом, не надо было бороться за свои экономические права, используя демократические институты. Обратной стороной системы социального страхования стало государственное покровительство монополизма, что позволяло бизнесу увеличивать доходы и отстегивать некоторую часть из них на обеспечение гарантий трудящимся.

Блага, полученные сверху, снижали общественный интерес к парламентаризму. Рейхстаг, правда, оставался местом для дискуссий, но все практические вопросы решались в кабинетах чиновников, а не в зале для голосования. Соответственно, бизнес с каждым годом все более скептически смотрел на необходимость поддержки политических партий и все более интенсивно устанавливал прямые связи с бюрократией, от которой зависело принятие решений.

Таким образом, в кризисные моменты Веймарской республики в головах у многих немцев всплывало воспоминание о «прекрасной эпохе», когда экономика развивалась, благосостояние росло, соседи трепетали при мысли о германской армии, а демократия не играла никакой роли.

Нетрудно заметить, что ситуация в сегодняшней России похожа на происходившее в кайзеровской Германии. Многие интеллектуалы у нас культивируют теорию «особого пути» России, при этом не подозревая, что представление об особости характерно для многих народов Европы (не только для немцев и русских). Демократия в глазах широких масс изрядно скомпрометирована. Парламентаризм не рассматривается в качестве эффективного способа решения проблем и даже если пользуется уважением, то скорее в виде «игрушки» для интеллектуалов, которая, может, когда-нибудь и сработает, но не в ближайшее время. Прагматичный бизнес знает, что надо дружить с чиновниками, только так можно решать сиюминутные вопросы.

Впрочем, есть и существенные отличия, связанные с разницей эпох. Прошедшие 100 лет мир не стоял на месте. Вплоть до конца Второй мировой войны либеральная демократия рассматривалась в качестве лишь одного из возможных путей развития. Марксизм, фашизм, радикальный национализм, каудильизм активно конкурировали с ней, причем никто не мог толком сказать, каков будет итог этой конкурентной борьбы, какая система даст счастье народу. Но во второй половине XX в. элиты всего мира постепенно признали, что демократии нет альтернативы. И аргументы против нее у сторонников авторитаризма почти всюду сводятся к тому, что народ наш, мол, пока незрел, а потому до наступления зрелости мы будем использовать демократию суверенную, контролируемую или какую-то еще. Искренние недемократические иллюзии (вроде тех, что были у Томаса Манна) среди образованных людей встречаются все реже.

Проще говоря, в современной России разного рода лидеры, конечно, готовы манипулировать массами с целью не допустить реальной демократизации, но при этом элиты в целом отчетливо понимают опасности появления новых фюреров, вождей, дуче или каудильо. Отдельные лица и группировки рады будут прийти к власти, пудря мозги обывателю «великими идеями», извлеченными с пыльного чердака, однако получить такую поддержку элит, какую в свое время получил гитлеризм, они вряд ли смогут. И это в той или иной мере затруднит разрушение демократии новыми авторитарными лидерами.