Наша война - Листер Энрике. Страница 66

Нет. Поведение Негрина в эти дни было не таким, как на протяжении войны, когда он снискал любовь и уважение бойцов и миллионов испанцев. По-видимому, заговоры, предательство, дезертирство, беспомощность и всевозможные трудности в конце концов сломили его боевой дух. Устав сопротивляться, не веря ни во что, Негрин не смог выступить против заговора Касадо и компании, он искал лишь повод оставить поле боя с достоинством человека, ставшего жертвой измены.

Позже я много думал о событиях того времени, о тех фактах, которым тогда не придавал должного значения. Например, факт выбора резиденции правительства вдали от крупных городов, от мест дислокации войск, путей сообщения. Это был один из лучших способов оставить свободными руки заговорщиков и добровольно отделить себя от народа и вооруженных сил Республики.

На следующий день после моей последней встречи с Негрином (или спустя два дня, не помню точно даты) «Диарио офисиаль» опубликовала сообщения о присвоении новых чинов и новых назначениях, но ни одно из них не было назначением в действующую армию. Чины генералов присваивались Кордону, Модесто и Касадо. В списках получивших повышение числился и я, но в действительности это повышение я получил еще в Каталонии. Прочтя «Диарио офисиаль», я не мог скрыть своего возмущения: ведь это был укол бандерильи заговорщикам, оружие, которое вкладывалось в их руки. И оно было немедленно использовано Касадо и компанией, которые доказывали, что коммунисты прибыли из Франции с целью захватить в свои руки командование армией и использовать войну в своих целях. Ускользнули ли от Негрина именно эти последствия его декрета? Думаю, нет.

Этельвино Вега был назначен военным комендантом Аликанте вместо Бурильо, а Франсиско Галан — начальником морской базы в Картахене. Там же, в Эльде, я говорил с Вегой и сказал ему, что при создавшейся ситуации я бы на его месте по прибытии в Аликанте прежде всего отправился в провинциальный комитет партии разузнать у товарищей, какими силами они располагают; на этой основе следовало бы разработать совместный план захвата комендатуры и подготовить его осуществление. Только после этого я появился бы в комендатуре с приказом Негрина. Если бы мое появление не вызвало сопротивления, план захвата можно было бы не приводить в исполнение, но если бы меня захотели арестовать, что в тех условиях вполне можно было ожидать, я сказал бы: «Сеньоры, если в течение десяти минут не сдадите комендатуру, мои люди войдут сюда с боем!»

На это Вега ответил, что он не хочет доводить дело до таких крайностей. Он отправился в Аликанте, явился в комендатуру, был там немедленно арестован, а позже расстрелян.

Нечто похожее произошло у меня и с Франсиско Галаном. Приехав в Мурсию из Картахены, я застал его в здании провинциального комитета партии. Он разговаривал по телефону с Бруно Алонсо, комиссаром флота. Я услышал конец их разговора. Галан сказал Алонсо: «Сейчас же выезжаю туда». Я объяснил Галану положение в Картахене и сказал, что если бы мне дали такое трудное задание, я подождал бы прибытия бригады, которая уже находится в пути, и подходившего к Картахене танкового батальона. С этими силами я вошел бы в город и взял базу под свой контроль. Но, по мнению Галана, это означало бы объявление нами войны частям гарнизона, находившегося на базе, а кроме того, якобы продемонстрировало бы нашу неуверенность.

Галан отправился в Картахену и спустя немного времени ушел с эскадрой в Африку. Эта акция военного флота завершила целый период саботажа и предательств, совершенных многими высшими морскими военачальниками. Благодаря героизму матросов и части командиров, особенно младших, эскадра оставалась верной Республике, но она почти бездействовала на протяжении трех лет войны и в конце концов, почти ничего не потеряв из состава своих боевых кораблей, попала в руки Франко.

Факты отдельного героизма не могут скрыть того, что действия эскадры в целом являются нашим позором в войне. В момент дезертирства в Африку эскадра насчитывала 3 крейсера, 13 эсминцев, 5 торпедных катеров, 2 канонерки, 7 подводных лодок. По своему количеству она представляла значительную силу. Капитулянтские действия эскадры способствовали восстанию фашистских элементов в Картахене. С криком «Да здравствует Франко!» Артуро Эспа Руис, командир полка № 3 береговой артиллерии, поднял на восстание фашистов своего полка, к которому присоединились фашисты, прятавшиеся в городе. В этот момент командиром сектора Картахены назначают Хоакина Родригеса. С подошедшей бригадой, танками, лояльно настроенными военными, коммунистами Картахены и другими патриотами он подавил фашистское восстание. Артиллерийские береговые батареи вновь оказались в наших руках. Они потопили транспорт «Кастильо де Олите», пытавшийся высадить на берег 3500 солдат, присланных Франко для подкрепления восставшим фашистам. Ночью 5 марта, когда я находился на командном пункте Родригеса вблизи Картахены, раздался телефонный звонок. Я взял трубку. Звонил Касадо из Мадрида. Его интересовало положение в Картахене. Я сообщил ему о подавлении восстания и о том, что теперь мы занимаемся расследованием этого предательства. Касадо ответил, что мое сообщение радует его и он просит передать его поздравления войскам. В этот момент я еще не знал, что Касадо только что поднял восстание.

Мне хочется еще особо подчеркнуть ту важную роль, какую сыграл при событиях в Картахене Бибиано Ф. Оссорио Тафаль. Еще на Эбро и в Каталонии я имел возможность оценить его отчаянную храбрость и политическую смелость, которые особенно ярко проявились в последние дни войны.

К 8 часам утра 6 марта я вернулся в Эльду и немедленно проинформировал членов Политбюро партии о положении в Картахене и о принятых мерах. Тут я и узнал о восстании, поднятом Касадо. Двумя часами позже в доме, где мы находились, появились Негрин и Альварес дель Вайо. Они сообщили о решении правительства уехать во Францию и предложили и нам сделать это. Члены Политбюро ответили им, что коммунисты уедут только тогда, когда будет принято соответствующее решение, а его пока нет. После ухода Негрина и Вайо состоялось совещание членов Политбюро, на нем присутствовал и Тольятти. К полудню Чека сообщил о принятом решении: мне поручалось обеспечить отправку всех с аэродрома Моновар, где было три самолета— два «Дугласа» ЛАПЕ (существовавшая в то время государственная компания испанской гражданской авиации) и один «Драгон». Два других «Драгона», один с Долорес Ибаррури, Монсоном, Морено — представителем Коминтерна — и Кателасом, а другой с Нуньесом Масасом, Альберти и Марией Тересой Леон, уже вылетели с этого аэродрома в Африку.

Я посадил восемь партизан из тех, что там были, в два автомобиля и с ними явился на аэродром. Начальник аэродрома оказался сержантом авиации. Я спросил его, знает ли он меня. Он ответил, что знает. Тогда это упрощает дело, сказал я ему, с этого момента начальником аэродрома буду я. Он согласился, однако у меня сложилось впечатление, что не очень охотно. Летчики сидели под деревьями, и я отправился переговорить с ними. В этот момент подъехал мотоциклист с пакетом для сержанта. Я подбежал и вырвал пакет у него из рук, приказав партизанам задержать сержанта и мотоциклиста. В пакете был приказ Бурильо, в котором тот передавал распоряжение Касадо — дать сведения о количестве самолетов, находящихся на аэродроме, и запретить их вылет без его разрешения. Кое-кто из летчиков нервничал: их тревога увеличилась, когда с ближайшего аэродрома в половине третьего утра вылетел один из самолетов, находящихся в распоряжении правительства, а спустя полчаса улетел и второй. Летчикам было известно, для чего предназначались эти самолеты, следовательно, они узнали об отъезде правительства. Больше всего они боялись того, что Касадо может направить на их аэродром несколько бомбардировщиков и их самолеты будут уничтожены.

Начиная с полудня на аэродром стали прибывать наши товарищи. Первым приехал Идальго де Сиснерос, за ним Модесто, Деликадо, Урибе, Тольятти, Чека, Солива, Марин, Ирена Фалькон, Лопес Иглесиас, Гуйон и Делахе.