Путин и Запад. Не учите Россию жить! - Саймс Дмитрий. Страница 2

Я много лет назад разговаривал с Доном Кендаллом (легендарный глава компании «Пепсико». – Ред.). Я встречался с ним в Университете Джона Хопкинса, где возглавлял небольшую программу по России и Восточной Европе. Дон Кендалл нас финансово поддерживал. Раз в месяц он меня приглашал на ланч в свою роскошную штаб-квартиру под Нью-Йорком. Дон был в хорошем настроении, постоянно подливал мне «Столичной». И вот он мне говорит: «Видел тебя недавно по телевизору. Ты выступал по поводу политики СССР. Но когда ты последний раз разговаривал с Брежневым?». Я ему ответил: «Понимаете, Дон, я вообще с ним никогда не разговаривал». Это было не совсем правдой: однажды я встретился с Брежневым на одном мероприятии в Москве до моей эмиграции, но поговорить нам особенно не удалось. «А вот я, – продолжал Дон, – вернулся из Москвы два дня назад и проговорил с Леонидом три часа. И он мне сказал то-то и то-то». Но тогда я спросил Дона Кендалла: а когда он разговаривал с обычными русскими, когда он последний раз заходил в советский магазин и интересовался, есть ли там колбаса, разговаривал ли он с секретарями обкомов, которые бы рассказали, в какой степени выполняются планы или почему они не выполняются. Конечно, на том уровне, на котором действовал Кендалл, эти вопросы были из совсем другого мира. Так вот мы и пытаемся принести в дискуссии новое измерение, которого часто не хватает в политических дискуссиях. Это наша миссия.

– Какого рода иерархия существует в вашем центре?

– У нас директора программ в принципе равны. Они необязательно равны между собой по своему престижу, возрасту и соответственно вознаграждению. Постоянных сотрудников у нас 18 человек. Кроме того, работают на полставки младшие научные сотрудники. У руководителя каждой программы есть такая группа сотрудников, на которых они полагаются. Но все обладают достаточной степенью автономии.

Мы с самого начала хотели быть небольшой организацией. Чем меньше, тем у вас больше средств на все остальное. Первые годы своей профессиональной жизни я провел в Институте мировой политики и международных отношений, работая на человека, которого звали Евгений Максимович Примаков. Работали мы вместе с Игорем Сергеевичем Ивановым на человека, которого звали Николай Николаевич Иноземцев. Я помню, даже тогда наши постоянные разговоры шли о том, что в институте было 750 сотрудников; если бы из них уволили человек 500, он стал бы только лучше, а оставшиеся, соответственно, получали бы лучшую зарплату. Кроме того, если бы мы стали крупной организацией, нам было бы трудно занимать позиции, которые я назвал провокационными. Наконец, когда мы берем сотрудников, то исходим из того, что это люди, которые могут действовать на самом высоком уровне. Для наших руководителей программ возможность встречаться с руководителями стран, которыми они занимаются, является нормой. Если наша руководитель программы по энергетике находится в Азербайджане, то она встречается с Алиевым. Когда она бывает в Казахстане, она летит на самолете господина Назарбаева. Таких людей на рынке немного.

– Пытается ли ваш центр представлять консолидированную точку зрения или же он является лишь площадкой для экспертов?

– Ни одна серьезная организация вроде нашей не будет заставлять своих сотрудников произносить какие-то слова. Это неправильно, да и невозможно с людьми на определенном уровне. Но мне трудно представить себе человека в Heritage Foundation, который являлся бы либеральным демократом. Мне трудно представить себе человека в Carnegie Endowment, который был бы республиканским изоляционистом. Совершенно очевидно, что чем организация крупнее, тем более она эклектична. У каждой организации свое лицо. В Центре Никсона есть, конечно, разные люди, с разными подходами. Когда какого-то из наших сотрудников приглашают для выступления в конгрессе, никто не приходит к руководству центра с вопросом, можно ли это сделать. Никто нам не представляет свои материалы для предварительной цензуры. Когда кто-то решает написать статью, никакого предварительного согласования или редактирования у нас нет и не может быть. Как организация мы очень редко выступаем с какой-либо позицией.

Но, с другой стороны, я бы слукавил, если бы сказал, что у нас нет своего лица. Оно у нас есть. Вы не найдете в Центре Никсона людей, которые считают, например, что США – это центр мирового зла. Если бы они здесь оказались, в долгосрочной перспективе им было бы некомфортно. Вы не найдете здесь людей, которые скажут, что главная миссия США – это распространение в мире добра и что все остальные должны Америке подчиняться. Это центр, ориентированный на политический реализм. Ну а внешнеполитический реализм говорит с разными акцентами, на нескольких диалектах. И они представлены в Центре Никсона.

– Насколько различается работа российских и американских мозговых трестов?

– Мы работаем по-разному. В России мозговые тресты тесно сотрудничают с властью. Хотя мы и стремимся тесно сотрудничать с любой администрацией, мы хотим, чтобы между нами и этой администрацией была если не каменная стена, то высокий забор. В этом заборе может быть пара калиток и даже одни большие ворота, но мы хотим играть по очень четким правилам. Мы очень осторожно относимся к любому государственному финансированию. Я не верю, что тот, кто платит, не захочет когда-нибудь, даже подсознательно, заказывать музыку, а весь смысл нашего существования в том, чтобы музыку мы писали сами.

Когда мы публикуем статьи в газетах, нам важно сознавать, что они будут иметь реальный резонанс. Руководители телепрограмм очень ориентируются на аналитические статьи в больших газетах. Я разговаривал с некоторыми людьми, определяющими политику на российском телевидении, но там механизм принятия решения несколько другой и ориентация на газетные статьи, прямо скажем, существенно меньше. Здесь есть двухпартийный конгресс, где у меньшинства очень большая и реальная власть, где в каждой комиссии имеется аппарат большинства и аппарат меньшинства. Когда готовятся слушания, свидетелей отдельно приглашают и республиканцы, и демократы. В России, как мне кажется, Дума сегодня играет совсем другую роль, чем конгресс в США. Это те самые механизмы, которые позволяют нам действовать по-другому. Механизмы влияния в наших странах не совпадают.

Беседа проходила в рамках International Visitor Leadership Program, организованной посольством США в России 27.03.2006.

Теряя Россию

Американская администрация получила от Путина, что просила

Со дня трагических событий в Нью-Йорке проходит все больше и больше времени, каковы сейчас настроения американцев? Как они относятся к плану сотрудничества, предложенному Россией?

Об этом мы разговариваем с директором «Никсон-Центра», известным американским политологом и специалистом в области американо-российских отношений Дмитрием Саймсом.

– Дмитрий, прокомментируйте, пожалуйста, речь Путина в Германии относительно позиции России в акции возмездия.

– Мне кажется, что эта речь разумная. Она была однозначно хорошо воспринята в Германии – бундестагом и канцлером Шредером – и в целом хорошо воспринята в Соединенных Штатах. Речь создает впечатление, что президент Путин принял четкое решение в этой сложной и драматической ситуации – ориентироваться на участие в коалиции против терроризма и сотрудничество с Соединенными Штатами. Он, естественно, хочет, чтобы интересы России и его личные принимались во внимание. Он говорит о необходимости более активных и более углубленных консультаций. И я думаю, что иного в его положении трудно было бы ожидать.

Реакция на позицию России, особенно если речь идет об американской администрации, строится не только на основе публичных заявлений президента Путина, хотя они, конечно, изучаются, рассматриваются весьма серьезно, но и на основе многих других разговоров. Хочу обратить ваше внимание на практически беспрецедентный часовой телефонный разговор в позапрошлую субботу между Бушем и Путиным. И результаты этого разговора воспринимаются очень серьезно американскими высокопоставленными лицами. Эта беседа вызвала уважение у президента, который говорил своим коллегам, что Путин хочет, чтобы с Россией больше консультировались, что у него, естественно, есть свои интересы, чтобы проблема Чечни не была исключена из этой общей борьбы с мировым терроризмом, и что в то же время он вел себя как человек, как лидер, который готов серьезно сотрудничать с Соединенными Штатами.