Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг - Геббс Ян. Страница 11

По сути, их действия привели, скорее, к усугублению, а не преодолению трудностей. И огромное большинство совершенных ошибок обуславливалось тем, что большевики оказались во главе государства и полагали, что вполне правомерно идентифицировать интересы пролетариата с потребностями Советского государства, в сущности, подчинив первые последним. Хотя ни одна коммунистическая группа в России не сумела в то время подвергнуть всесторонней критике эту ошибочную подмену — что явилось недостатком всех российских левых, — революционная оппозиция государственной политике большевистского руководства возникла уже через несколько месяцев после прихода Коммунистической партии к власти. С критикой выступила группа «левых коммунистов», которая сформировалась вокруг Н. Осинского, Н. Бухарина, К. Радека, В. Смирнова и других, опиралась в основном на Московское областное бюро РКП(б) и издавала фракционный журнал «Коммунист». Эта оппозиция начала 1918 года стала первой большевистской фракцией, критиковавшей попытки партии подчинить рабочий класс жесткому контролю сверху. Однако непосредственной причиной для образования группы «левых коммунистов» послужило подписание Советской России мирного договора с немецким империализмом в Брест-Литовске. «Левые коммунисты» во главе с Бухариным, выступавшие за революционную войну против Германии и считавшие заключение мира «предательством» мировой революции, выступили против позиции Ленина, который защищал Брестский мир как способ дать «передышку» для того, чтобы собраться с силами. Левые делали упор на следующее:

«Принять условия, продиктованные германскими империалистами, означало бы совершить действие, противоречащее всей нашей политике революционного социализма. Это привело бы к отказу от верной линии международного социализма как во внешней, так и во внутренней политике и могло бы повлечь за собой оппортунизм худшего толка» (Цит. по: Daniels R. The Conscience of the Revolution, p. 173).

Считая технически невозможным для Советского государства вести обычную войну против германского империализма, они ратовали за стратегию истощения немецкой армии действиями подпольщиков, подвижных отрядов красных партизан. Сам факт ведения подобной «священной войны против германского империализма», надеялись они, послужил бы примером мировому пролетариату и побудил бы его присоединиться к борьбе.

Нам не хотелось бы развивать здесь задним числом дискуссию о стратегических возможностях, открывавшихся перед советской властью в 1918 году. Подчеркнем лишь, что как Ленин, так и левые коммунисты признавали: единственная надежда пролетариата заключалась в распространении мировой революции. Все их побуждения и действия обуславливались интернационализмом, и они открыто излагали свои аргументы российскому пролетариату, организованному в Советы. Вот почему мы считаем недопустимым определять подписание мира как «предательство» интернационализма. Тем более что последующие события показали — оно никоим образом не означало краха революции в России или в Германии, как того опасался Бухарин. Во всяком случае, эти стратегические рассуждения — в определенной степени всего лишь детали. Важнейший политический вопрос, возникший в дискуссии о Брестском мире, состоял в следующем: является ли «революционная война» основным средством распространения революции? Должен ли рабочий класс, ставший у власти в одном регионе, нести революцию мировому пролетариату на штыках? В этой связи интересны комментарии итальянских левых по вопросу Брестском мире:

«Если говорить о двух течениях в большевистской партии, столкнувшихся по вопросу о Брестском мире, ленинском и бухаринском, мы полагаем, что именно позиция первого в наибольшей степени соответствовала интересам мировой революции. Точка зрения фракции, руководимой Бухариным, по мнению которой, пролетарское государство было призвано освободить трудящихся других стран посредством „революционной войны“, противоречила самой природе пролетарской революции и исторической роли пролетариата» (Parti-Etat-Internationale: L'Etat proletarien//Bilan, № 18, avril-mai 1935.).

В отличие от буржуазной революции, которую вполне можно экспортировать военным путем, пролетарская революция основывается на сознательной борьбе пролетариата каждой страны против собственной буржуазии: «Победа пролетарского государства над капиталистическим (в смысле установления контроля над его территорией) никоим образом не означает победу мировой революции» (там же). Вступление Красной армии в Польшу в 1920 году лишь толкнуло польских рабочих на сторону их собственной буржуазии, и это доказывает, что военные победы, одержанные пролетарским бастионом, не могут заменить собой сознательную деятельность самого мирового пролетариата. Распространение революции является прежде всего задачей политической. Поэтому создание в 1919 году Коминтерна явилось более важным вкладом в дело мировой революции, чем могла быть любая «революционная война».

Подписание Брестского мирного договора, его ратификация партией и Советами (при явно выраженном нежелании левых идти на раскол в партии по этому вопросу) знаменовали собой окончание первой стадии деятельности левокоммунистической фракции. Как только Советское государство получило «временную передышку», перед партией сразу же встали вопросы организации российской экономики, разрушенной войной.

И именно в связи с этими проблемами группой «левых коммунистов» были высказаны наиболее проницательные суждения, касавшиеся опасностей, с которыми сталкивался революционный бастион. Бухарин, будучи горячим сторонником революционной войны, проявлял меньшую активность в критике внутриполитической линии большевистского руководства; развитие критического анализа этой линии в значительной степени взял на себя Н. Осинский, который оказался гораздо более последовательным оппозиционером, чем Бухарин.

В первые месяцы 1918 года большевистское руководство пыталось справиться с экономическим хаосом в России, действуя в духе поверхностного «прагматизма». В речи, произнесенной перед Центральным Комитетом партии большевиков и опубликованной под названием «Очередные задачи Советской власти», Ленин выступил за формирование государственных трестов, в которых оставались бы буржуазные эксперты и собственники, но под наблюдением «пролетарского» государства. Рабочим же предлагалось принять систему «научной организации труда» Тейлора (которую сам Ленин обличал в прошлом как рабское подчинение человека машине) и «единое руководство» на заводах:

«… Революция, и именно в интересах социализма, требует беспрекословного повиновения масс единой воле руководителей трудового процесса» (Ленин В. И. Очередные задачи Советской власти//ПСС, 3-е изд., 1929, т. 22, с. 462–463).

Все это означало курс на сдерживание движения фабзавкомов, с быстротой молнии распространившегося после февраля 1917 года; отказ от поощрения захвата средств производства этими органами; сведение их полномочий на предприятиях к простой функции «контроля» и превращения их самих в придатки профсоюзов, организаций гораздо более управляемых и уже включенных в новый государственный аппарат.

Большевистское руководство представляло эту политику как лучший способ предотвращения экономического хаоса и рациональной организации экономики в преддверии перехода к социализму, который станет возможным после победы мировой революции. Ленин откровенно назвал такую систему «государственным капитализмом»; этим термином он обозначал контроль пролетарского государства над капиталистической экономикой в интересах революции.

В полемике с «левыми коммунистами» («О „левом“ ребячестве и мелкобуржуазности») Ленин утверждал, что подобная система государственного капитализма бесспорно является шагом вперед для столь отсталой страны как Россия, где основная опасность контрреволюции исходит от мелкобуржуазной, архаичной и атомизированной массы крестьянства. Эта концепция стала своеобразным кредо большевиков, помешав им увидеть, что агентом внутренней контрреволюции являлось прежде всего государство, а не крестьяне. «Левые коммунисты» также опасались перерождения революции в систему «мелкобуржуазных хозяйственных отношений» («Тезисы о текущем моменте», «Коммунист», № 1, 20 апреля 1918 г., с. 7). Они разделяли и убеждение партийного руководства в том, что национализация средств производства «пролетарским» государством является мерой по своей сути социалистической; более того, они требовали огосударствления всей экономики. Хотя и не сознавая в полной мере реальную «государственного капитализма», «левые коммунисты» благодаря классовому инстинкту быстро разглядели угрозы, которыми была чревата система, претендующая на организацию эксплуатации трудящихся в интересах социализма. Пророческое предупреждение Осинского ныне хорошо известно: