Россия и Запад. Парадигмы цивилизаций - Кара-Мурза Сергей Георгиевич. Страница 19
Вот жалобы экономиста Л. Пияшевой в интервью, взятом Институтом социологии РАН в 1994 г.: «Я социализм рассматриваю просто как архаику, как недоразвитость общества, нецивилизованность общества, неразвитость, если в высших категориях там личности, человека. Неразвитый человек, несамостоятельный, неответственный — не берет и не хочет. Ему нужно коллективно, ему нужно, чтобы был над ним царь, либо генсек. Это очень довлеет над сознанием людей, которые здесь живут. И поэтому он ищет как бы, все это называют „третьим" путем, на самом деле никаких третьих путей нет. И социалистического пути, как пути, тоже нет, и XX в. это доказал… Какой вариант наиболее реален? На мой взгляд, самый реальный вариант — это попытка стабилизации, т. е. это возврат к принципам социалистического управления экономикой» [167].
В чем смысл этого эмоционального потока слов? В том, что культурной базы для рыночной Реформации в России нет. Здесь можно было бы строить, и вполне успешно, советский капитализм (как в Китае строят «китайский капитализм»), а западный построить не получится. Цивилизационное несоответствие! Русскому человеку, несмотря на все потуги реформаторов, „нужно коллективно". И потому он не берет и не хочет священной частной собственности. И потому, по разумению Пияшевой, хотя „социалистического пути нет", единственным реальным выходом из кризиса она видит „возврат к принципам социализма"».
Признание или непризнание цивилизационных особенностей хозяйства России относительно рыночной экономики Запада периодически становится в России предметом острых дебатов и оказывает большое влияние на исторический ход событий. Давление евроцентризма на образованный слой России не раз приводило к тому, что и правящая верхушка, и оппозиционная ей интеллигенция отказывали отечественному хозяйству в самобытности и шли по пути имитации западных структур. Это, как правило, приводило к огромным издержкам или к провалу реформ, к острым идейным и социальным конфликтам.
Так был разгромлен важный проект народников, которые нарабатывали ценное знание о российском хозяйстве и альтернативах его развития. Критики народников сходились между собой в отрицании самобытности цивилизационного пути России и соответствующих особенностей ее хозяйственного строя. Легальный марксист П. Струве утверждал, что капитализм есть «единственно возможная» форма развития для России, и весь ее старый хозяйственный строй, ядром которого было общинное землепользование крестьянами, есть лишь продукт отсталости: «Привить этому строю культуру — значит его разрушить».
Распространенным было и убеждение, что разрушение (разложение) этого строя капитализмом западного типа уже быстро идет в России. Плеханов считал, что оно уже состоялось. М.И. Туган-Барановский (легальный марксист, а затем кадет) в своей известной книге «Основы политической экономии» признавал, что при крепостном праве «русский социальный строй существенно отличался от западноевропейского», но с ликвидацией крепостного права «самое существенное отличие нашего хозяйственного строя от строя Запада исчезает… И в настоящее время в России господствует тот же хозяйственный строй, что и на Западе».
Сегодня узость этого евроцентристского взгляда поражает. Уже в 30-е годы А. Тойнби в своем главном труде «Постижение истории» писал: «Тезис об унификации мира на базе западной экономической системы как закономерном итоге единого и непрерывного процесса развития человеческой истории приводит к грубейшим искажениям фактов и поразительному сужению исторического кругозора».
Сужение исторического кругозора действительно было поразительным, и эта методологическая слабость российской интеллигенции очень дорого обошлась и обходится стране. Ведь перед глазами были надежно установленные факты, которые были совершенно несовместимы с утверждением, что «в России господствует тот же хозяйственный строй, что и на Западе».
После реформы 1861 г. на рынке земли стали господствовать трудовые крестьянские хозяйства, а не фермеры. Если принять площади, полученные частными землевладельцами в 1861 г. за 100 %, то к 1877 г. у них осталось 87 %, к 1887 г. — 76 %, к 1897 г. — 65 %, к 1905 г. — 52% и к 1916г. — 41% земель, из которых 2/3 использовалось крестьянами через аренду. То есть за время «развития капитализма» к общинным крестьянам перетекло 86 % частных земель. А.В. Чаянов дает к этому такой комментарий: «Наоборот, экономическая история, например, Англии дает нам примеры, когда крупное капиталистическое хозяйство… оказывается способным реализовать исключительные ренты и платить за землю выше трудового хозяйства, разлагая и уничтожая последнее» [133, с. 409]. Разница принципиальная.
Во время реформы Столыпина земля продавалась через Крестьянский поземельный банк. За время его существования по 1913 г. общинами было куплено 3,06 млн дес., товариществами (кооперативами) — 10 млн, а частными хозяевами — 3,68 млн. Если учесть, что всего в России в 1911-1915 гг. посевных площадей было 85 млн дес., то видно, что распродать в руки частников удалось очень немного земли. Спад покупок частными хозяевами — теми, кто, как предполагалось, должны были бы стать русскими фермерами, показывает, что реформа, по сути, исчерпала свой потенциал. Было скуплено столько земли, сколько могло быть освоено в производстве с получением капиталистической ренты — прямо или через аренду. Остальная земля оставалась в общинном крестьянском землепользовании, ибо только так она и могла быть эффективно использована. Идеологические доктрины тут ни при чем.
Если считать крестьян, составлявших в начале XX в. 85 % населения России, разумно мыслящими людьми, то надо признать как факт: раз они сопротивлялись реформе Столыпина, значит, «развитие капитализма в России» противоречило не только их культуре, но также их фундаментальным интересам. Примечательно, что Столыпина не поддерживали даже те крестьяне, которые выделились на хутора и отруба (одно дело личная выгода, другое — поддержка смены всего уклада деревни).
Эти факты поддавались оценке согласно экономическому критерию — через сравнение капиталистической ренты и прибавочного продукта крестьянина на той же земле. А.В. Чаянов пишет на основании строгих исследований: «В России в период начиная с освобождения крестьян (1861) и до революции 1917 г. в аграрном секторе существовало рядом с крупным капиталистическим крестьянское семейное хозяйство, что и привело к разрушению первого, ибо сравнительно малоземельные крестьяне платили за землю больше, чем давала капитализированная рента капиталистического сельского хозяйства, что неизбежно вело к распродаже крупной земельной собственности крестьянам.
Иное дело, когда высокая земельная рента, которую давало в Англии крупное капиталистическое овцеводство, обусловливала ограбление крестьянского арендаторства, которое не было в состоянии обеспечить латифундистам столь же высокую ренту» [133, с. 143].
Арендные цены, уплачиваемые крестьянами за землю, были значительно выше той чистой прибыли, которую с этих земель можно получить при капиталистической их эксплуатации. И это — не аномалия, а общий в России случай. А.В. Чаянов в книге «Теория крестьянского хозяйства» (1923) пишет: «Многочисленные исследования русских аренд и цен на землю установили теоретически выясненный нами случай в огромном количестве районов и с несомненной ясностью показали, что русский крестьянин перенаселенных губерний платил до войны аренду выше всего чистого дохода земледельческого предприятия» [133, с. 407].
Расхождения между доходом от хозяйства и арендной платой у крестьян были очень велики. А.В. Чаянов приводит данные для 1904 г. по Воронежской губернии. В среднем по всей губернии арендная плата за десятину озимого клина составляла 16,8 руб., а чистая доходность одной десятины озимого при экономичном посеве была 5,3 руб. В некоторых уездах разница была еще больше. Так, в Коротоякском уезде средняя арендная плата была 19,4 руб., а чистая доходность десятины 2,7 руб. Разница колоссальна — 16,6 руб. с десятины, в семь (!) раз больше чистого дохода [133, с. 407]. Таким образом, даже в рамках понятий политэкономии, т. е. используя чисто монетарное измерение, следует признать крестьянское хозяйство в условиях России более эффективным, нежели фермерское капиталистическое.