Три башенки и бездонная пропасть (СИ) - Шолох Юлия. Страница 3

Рады нам тут не были. Дворецкий, хотя и не позволил себе высокомерных взглядов, оставил в прихожей и отправился докладывать о нашем прибытии не особо спеша.

Я подвела Мариуса к ближайшему диванчику и заставила сесть. Принесли и оставили наши вещи. Корзину со спящим Тифеем я подхватила раньше, чем она свалилась со скамейки, куда её пытался примостить слуга. Кот, несмотря на то, что его бока опасно свесились с края корзины, даже не шелохнулся. Иногда я завидовала его непоколебимой уверенности, что всё сложится само собой, следовательно, волноваться совершенно не о чем.

На улице стояла ранняя весна, дул пронизывающий зябкий ветер. Но в экипаже было тепло, а в доме вообще стало жарко. Я сняла с плеч толстую шаль и, свернув её, положила на Тифея. Теперь можно осмотреться.

Задняя прихожая в доме тётушки была размером с нашу гостиную. И конечно очень красивая: тонконогая полированная мебель и великолепные картины на стенах. Свет от трёх грушевидных ламп, все горят, несмотря на отсутствие окон, очень светло.

Но я бы предпочла вернуться к себе домой.

Дворецкий явился минут через десять и проводил меня на встречу с хозяйкой. Каждый шаг на пути был наполнен роскошью и вкусом.

И вот двери гостиной распахнули, и я увидела виконтессу, стоявшую у большого камина с экраном из янтаря. Присела в реверансе, опуская глаза.

- Проходи, садись.

Голос был сухим и крайне властным. Я выполнила распоряжение.

Её милость была в строгом наряде благородного сизого цвета. Волосы убраны под чепчик, лицо сухое, губы тонкие. Неприветлива и немногословна, она осмотрела меня, как осматривают лошадей и сказала:

- Юна и мила, но это всё так скоротечно. А большего я не наблюдаю. Да, к сожалению, ничего большего. Но вынуждена заметить, что тебе хватает воспитания молчать, когда тебя не спрашивают. Ты сыта?

- Да, тётушка.

Её брови изумлённо вскинулись.

- Тётушка? Что за фамильярность! Впредь не забывай, ко мне следует обращаться виконтесса или леди Дульсина.

- Да, конечно. Прошу простить за допущенную бестактность. Я столько лет называла Лавинию тётушка, что теперь это слово для меня означает дань глубокого уважения.

- Мне твоё уважение ни к чему. - Она резко отмахнулась от меня рукой. - Ты должна быть мне благодарна и помнить своё место. Я дам тебе приют, потому что мой долг не позволяет закрыть глаза на твоё бедственное положение. Но мою благосклонность может заслужить только чистая сердцем и помыслами девушка, в чьём характере есть стремление следовать заветам нравственности и послушания. В обществе не будет порядка, пока юноши и девушки не начнут воспитываться в традициях высоких моральных принципов. Иного поведения я не потерплю. Ты поняла?

- Да, леди Дульсина. Я приложу все усилия, чтобы заслужить вашу похвалу.

Мой ответ заставил её чуть-чуть смягчиться.

- Итак, вижу, с тобой можно договориться. Ничего, ты привыкнешь к порядку и однажды поймёшь, что мои действия направлены на твоё благо. Старайся, слушайся и однажды из тебя выйдет достойная особа, с которой не стыдно появиться на людях. Теперь ступай. Я подумаю, что с тобой делать.

По крайней мере, она меня не выгнала. Её милость действительно строга и требовательна, но это всяко лучше, чем умереть от голода, что неминуемо произойдёт, останься я на улице. И всё же я смирила свой характер не из-за страха, а из-за двух существ, которые находятся от меня в зависимости. Ради них я готова терпеть и быть послушной. Тоскливо, конечно, такой огромный богатый дом - а в нём так мало души.

Про Мариуса при первом разговоре я упоминать не стала, вначале заслужу её одобрение, потом признаюсь. Слуги же подумали, что разрешение получено. По дороге в комнату, которую мне выделили для проживания, я приказала устроить Мариуса в отдельном помещении, сказала, он мой личный слуга. Судя по приёму, который нам оказали, проживание вместе с местными слугами превратится для Мариуса в пытку, чего я никак не могла допустить. Пришлось схитрить, но совесть моя не протестовала. А когда ко мне явилась экономка и попыталась убедить, что места в доме настолько мало, что отдельную комнату ему предоставить никак невозможно, я отправила её за более подробными распоряжениями к виконтессе. Конечно, она не посмела тревожить леди Амнисту по пустякам, и комната Мариусу нашлась. В таком доме каждому можно без ущерба выделить свой уголок, я-то знаю. Просто отдельную комнату выделяют слугам высокого ранга или в качестве награды за долгие годы работы, а Мариус местным никто.

Но это им. А мне он во многом заменил отца. При виконтессе главное не проговориться. Слуга заменил отца? Позора не оберешься!

Думаю, за глаза слуги считали меня глупенькой бедной родственницей, но впредь мои редкие указания оспаривать не спешили, и я получала всего в достатке.

Так мы и стали жить. Маркиза редко баловала меня вниманием, но если приглашала к обеду или ужину, приём пищи превращался в длинные нудные лекции, где я становилась главным объектом внимания. Мой предполагаемый характер разбирался на части, каждая из которых требовала улучшения, мой внешний вид обсуждался и подвергался критике, но кроме личной неприязни жаловаться было не на что. Почти сразу же её милость начала выдавать мне для изучения книги и труды церкви Пресветлой веры, требуя заучивать наизусть большие куски текста. Я учила. Стоило без запинки выдать ей урок, как виконтесса добрела и читала нотации не таким злым голосом, как обычно. Но чаще всего она была слишком занята своими делами, чтобы оказывать внимание бедной родственнице.

Вначале это радовало, но со временем я стала тяготиться положением нахлебницы. У тётушки не было такого дня, когда бы я почувствовала себя чужой или плохо воспитанной. Здесь же мне было день ото дня всё хуже. Представляю, как скверно чувствовал себя Мариус! Я могла обеспечить его отдельной комнатой, но не могла заставить других слуг молчать. И думаю, обсуждать Мариуса они не стеснялись. Как и портить ему жизнь. В конце концов, он старался просто не выходить из своего убежища. Часто чувствовал себя плохо, много лежал. Бывало, днями не ходил дальше туалетной комнаты. Я старалась, как могла - приносила ему вкусные блюда, мелкие подарки и Тифея. Сидела у его кровати, читала вслух или рассказывала весёлые истории из нашей прошлой жизни. Но это помогало всё меньше, да и что весёлого я могла рассказать днём, если вечером меня ждал отчёт виконтессы, вечно недовольной моим видом и каждым моим словом? Она велела сшить для меня новые платья, мрачные и тёмные, которые застёгивались под самую шею, а старые убрать с глаз долой. Она приказала мне гладко зачёсывать волосы и не вздумать завивать легкомысленные локоны. Она повторяла, что ходить я должна тихо, как мышка, и говорить шёпотом. Я начинала бояться, что при таком образе жизни вскоре начну чахнуть, как Мариус. Надежда на будущее в этом доме имела свойство испаряться прямо на глазах.

Единственный, кто чувствовал себя в новом месте проживания вольготно - Тифей. Жил он в моей комнате, но питаться ходил на кухню и с пустым брюхом никогда не возвращался.

Мне было двадцать лет. Я жила из жалости у виконтессы, которой была чужда человеческая и семейная теплота, из близких у меня остался только старик да вечно дремлющий кот, своих средств к существованию нет и не предвидится, впереди пустота. Женщины благородных кровей в нашем мире не могут работать, это неприлично. Никто не будет иметь с ними дела. Если у них нет своего дохода, они или живут на милости родственников, или выходят замуж. Оба варианта казались мне адом. Кто выдержит подобное существование и не сойдёт с ума?

Однажды надежда всё же меня покинула. Просто утром я встала и поняла, что не жду моментов, ради которых стоило просыпаться. Ни сегодня, ни завтра, ни через десять лет.

Что делать дальше? Я всегда была человеком, смотрящим вперёд с оптимизмом, но сейчас свет уходил из меня, как и вес. Я хирела, засыхала, как цветок без воды и солнца, и не видела впереди ничего хорошего. А ведь за окном весна, время, когда природа возрождается и стремится напитаться соками, стремится цвести и наслаждаться тёплым временем года.