Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции - Фукуяма Фрэнсис. Страница 13
Расцвет психотропных средств совпал с так называемой революцией нейромедиаторов, то есть бурным развитием научного знания о биохимической природе мозга и происходящих в нем ментальных процессах [75]. Фрейдизм можно сравнить с теорией, разработанной группой первобытных людей, которые нашли действующий автомобиль и пытаются объяснить его работу, не имея возможности открыть капот. Они заметят сильную корреляцию между нажатием на педаль газа и продвижением вперед и будут строить теории, что эти два явления связаны некоторым механизмом, превращающим жидкость в движение колес — вероятно, огромной белкой в колесе или каким-то гомункулусом. Но относительно углеводородов, внутреннего сгорания или клапанов и поршней, совершающих это преобразование, они останутся в полном неведении.
Фактически современная неврология подняла капот и дала нам взглянуть, хоть и через узенькую щелочку, на двигатель. С десяток нейромедиаторов, таких как серотонин, дофамин и норэпинефрин, управляют срабатыванием нервных синапсов и передачей сигнала по нейронам мозга. Уровень этих медиаторов и их взаимодействие непосредственно сказываются на нашем субъективном самочувствии, самооценке, ощущениях, страхе и так далее. Их уровни подвержены действиям окружающих обстоятельств и очень связаны с тем, что мы понимаем под словом "личность". Задолго до того, как генная инженерия станет возможной, знание химии мозга и возможности ею манипулировать будут важным средством управления поведением, имеющим серьезные политические последствия. Мы сейчас уже в разгаре этой революции, и нет необходимости рассматривать научно-фантастические сценарии, чтобы увидеть, как она может пойти дальше.
Возьмем антидепрессант прозак, созданный фирмой "Эли Лилли", и родственные ему лекарства, такие как золофт "Пфицера" и паксил "СмитКлайн Бичем". Прозак, или флуоксетин, — это так называемый избирательный ингибитор повторного поглощения серотонина (SSRI), который, как следует из названия, блокирует реабсорбцию серотонина нервными синапсами и эффективно увеличивает уровень серотонина в мозгу. Серотонин — ключевой нейромедиатор: его низкий уровень у людей и у приматов связан с плохим контролем над порывами и неконтролируемой агрессией, направленной на несоответствующие цели, а у людей — еще и с депрессией, агрессией и суицидом [76].
Поэтому неудивительно, что прозак и родственные ему препараты стали в конце двадцатого столетия заметным культуральным явлением. Книги Питера Д. Крамера "Слушая прозак" и Элизабет Вюртцель "Нация прозака" прославляют это лекарство как чудо, вызывающее чудесные превращения личности [77]. Крамер описывает свою пациентку Тесс, которая, страдая хронической депрессией, завязала мазохистские отношения с несколькими женатыми мужчинами и загнала себя в тупик на работе. Через несколько недель приема прозака ее личность полностью переменилась: свои мучительные отношения она порвала и стала встречаться с другими мужчинами, сменила круг друзей и стала вести себя на работе более уверенно и менее примиренчески [78]. Книга Крамера стала бестселлером и внесла огромный вклад в расширение применения этого лекарства. Сегодня около 28 миллионов американцев, или 10 % всего населения, принимают прозак и его аналоги [79]. Поскольку от депрессии и заниженной самооценки женщины страдают больше мужчин, он также стал чем-то вроде иконы феминизма: успех Тесс в разрыве тяжелых для нее отношений был повторен, очевидно, многими из женщин, которым были назначены ингибиторы реабсорбции серотонина,
Неудивительно, что лекарства, имеющие репутацию способных на такое действие, породили серьезные протесты. Некоторые исследования показали, что прозак не столь эффективен, как заявлялось [80], а Крамера подвергли критике за сильное преувеличение его действия. Основная антипрозакская литература состоит из книг вроде "Возражая прозаку" [81] Питера Бреггина и Джинджер Росс Бреггин и "Бумеранг прозака" [82] Джозефа Гленмуллена, где утверждается, что у прозака целая уйма побочных эффектов, которые производитель пытается скрыть. Эти критики сообщают, что прозак способствует набору веса, обезображивающему тику, потере памяти, сексуальным расстройствам, суициду, насилию и вызывает повреждения мозга.
Вполне может быть, что в свое время прозак отправится туда же, куда и антипсихотическое средство торазин, и уже не будет считаться чудо-лекарством из-за своих долговременных побочных эффектов, которые при его появлении были плохо исследованы. Но более трудная политическая проблема возникнет, если окажется, что прозак полностью безопасен, или если будут открыты аналогичные лекарства, действующие именно так, как гласит реклама. Потому что прозак, как утверждается, воздействует на самые главные политические эмоции: ощущение собственной ценности, или самооценку.
Самооценка — это, конечно, сверхсовременное психологическое понятие, о котором американцам все время говорят, что им его надо побольше. Но оно относится к одному из самых важных аспектов человеческой психологии — жажде признания, свойственной всем людям. Сократ в "Республике" Платона утверждает, что существуют три различные части души: желающая часть, рассудочная часть и то, что он называет "тимос" — греческое слово, в переводе означающее "одушевленность". Тимос— это гордая сторона человеческой личности, та часть, которая требует, чтобы другие признавали ценность или достоинство человека. Это не желание каких-то материальных благ или предметов для удовлетворения потребности— "полезности", которую экономисты зачастую понимают как источник мотивации человека, но некий межсубъектный запрос, требование, чтобы какие-то другие люди признали статус человека. И действительно, экономист Роберт Франк указывает, что многое из относимого нами к экономическому интересу на самом деле есть требование признания статуса, или того, что он называет позиционными благами [83]. То есть нам так сильно нужен "ягуар" не потому, что мы любим красивые машины, а потому, что мы хотим перекозырять "БМВ" соседа. Требование признания не обязательно должно быть личным: человек может требовать, чтобы другие признали его богов, или святыни, или нацию, или правое дело [84].
Большинство теоретиков от политики осознают центральную роль признания и, в частности, его ключевую роль в политике. Принц, сражаясь с другим принцем, воюет не за землю или за деньги; обычно у него и того, и другого столько, что он не знает, что с этим делать. На самом деле он хочет признания своего права владения или суверенитета, признания, что он — царь царей. Требование признания часто перевешивает экономический интерес; новым странам, скажем, Украине или Словакии, вполне могло быть лучше в составе большей страны, но им нужно не экономическое процветание, а собственный флаг и место в ООН. Именно по этой причине философ Гегель считал, что исторический процесс в основе своей движется борьбой за признание, начинающейся с первобытной "кровавой битвы" между двумя соперниками за то, кто будет господином, а кто — рабом, и кончающейся возникновением современной либеральной демократии, в которой все граждане считаются свободными и достойными равного признания.
Гегель считал, что борьба за признание есть чисто человеческое явление — даже в каком-то смысле центральное, определяющее суть человека. Но в этом он ошибся: под человеческой жаждой признания кроется биологическая основа, которая наблюдается и у многих других видов животных. Представители многих видов выстраиваются в иерархию подчинения (термин "очередность клева" идет, разумеется, от кур). У приматов — родственников человека, таких как гориллы и в особенности шимпанзе, борьба за статус в иерархии подчинения очень напоминает человеческую. Приматолог Франс де Вааль весьма подробно описал борьбу за статус, происходившую в колонии содержащихся в неволе шимпанзе в Нидерландах; книга называется очень точно — "Политика шимпанзе" [85]. Самцы-шимпанзе образуют коалиции, интригуют друг против друга и друг друга предают и очевидным образом испытывают эмоции, весьма напоминающие гордость и гнев, когда их ранг в колонии признается или не признается собратьями.