Струны - Дункан Дэйв. Страница 4

— Я не говорил тебе раньше, — добавил Кас, не дождавшись ответа, — потому что не хотел…

Не хотел ее тревожить? Тревожить? Но ведь все хорошо, просто великолепно!

Нет, не то. Теперь понятно, что Кас ее испытывал, добивался полной уверенности. Смотрел, как она мучается, как нарастают эти муки, — смотрел, пока не прошли последние сомнения. Ведь это очень важно, жизненно важно. Вот и глаза у него сейчас озабоченные и виноватые — боится, что драгоценная сестрица обидится за такое испытание. Элия ухватила брата за бороду, подтянула лицо пониже — и поцеловала.

Она присосалась к его губам крепко, как пиявка, — и надолго.

— Аллах и Кришна и все сто Святых Этсетера! — воскликнул Кас, сумев кое-как отдышаться. — Сестра не имеет права целовать собственного брата таким вот образом.

Вся его озабоченность исчезла — понял, значит, что никто на него не обижается и не злится. Элия попыталась повторить эксперимент, но Кас крепко взял ее за запястья.

— Развратница! Извращенка!

— А почему бы, собственно, нет? Тебе же было приятно, правда? И не ври, я сама знаю.

— Конечно, нет! Я все время думал об одном — что бы сказали министры, застукай они нас в такой вот пикантной ситуации. Кроме того, я даже не мог закрыть глаза, чтобы не забыть случайно, кто ты такая.

— Старая семейная традиция, — усмехнулась Элия. Самп сегодня! А завтра, скорее всего, и Кейнсвилл. Что же надеть-то?

— Никогда не говори таких слов. Ты подберешь себе надежного, положительного партнера, настоящего первопроходца.

— Высокого и темноволосого, с красивыми, хотя и чуть грубоватыми чертами лица? Мне и смеяться-то не хочется.

— Ну, если не все сразу, то хотя бы один пункт из этого прейскуранта.

— Пусть тогда высокий.., ох, Кас. — Голос Элии дрожал и срывался. — Кас, ну почему ты не можешь идти со мной?

— Нет, — покачал головой Кас. — Это твой кишмет.

— Ты только помоги мне выбрать. Не надо… — К горлу Элии подкатил комок. — Не надо до самого конца. Ты только будешь держать меня за руку, для храбрости.

— А потом вернуться назад, сюда?

Значит, он страдал гораздо сильнее, чем можно бы подумать, чем проявлялось снаружи. Элия изо всех сил обняла брата.

Она была последней. Братья и сестры, родные и двоюродные — десять из них уже ушло, а теперь буддхи призывает и ее. Теперь остаются только Кас и Талия. Кас — султан далеко не декоративный, что бы там ни говорила Конституция, и он будет последним из поколения.

Талия — двоюродная сестра, и у нее тоже есть буддхи. А как их дети? Кани уже десять лет. Кто почувствует сатори следующим? Сам Кас? Или кто-нибудь из маленьких? Элия поежилась.

— Я сделаю выбор, а потом вернусь.

— Вряд ли так получится, — печально улыбнулся Кас. — Другие, может, и согласятся, но что будет с нашими людьми? Без тебя они не пойдут.

Элия снова поежилась. Страх перед будущим нависал над ней, как огромная темная туча.

— , Сколько человек?

— Как можно больше. И зачем спрашивать, ты же все прекрасно знаешь.

Холодный, до костей пронизывающий ужас. Тысячи жизней! А что, если она выберет не правильно? Что, если все они выбрали не правильно — все, ушедшие прежде? Как может она взять на себя смелость играть на человеческие жизни?

— Буддхи, — прошептала Элия.

И снова улыбка, понимающая и печальная.

— С этим ты родилась.

Еще одна семейная шутка. “С этим ты родился, с этим ты и умрешь — а без этого ты умер бы гораздо скорее”.

— Ненавижу! — Элия перестала себя сдерживать, теперь она не говорила, а кричала:

— Ненавижу это наше проклятие!

— Нашу благодать, — мягко поправил Кас. Легкий, еле заметный бриз колыхнул обвисший флаг, кроваво-красный флаг Банзарака; мелькнул и тут же исчез государственный герб — кобра, оплетенная шелковой веревкой.

Глава 3

Самп, 6 — 7 апреля

Какой чувствует себя гусеница, решившаяся наконец превратиться в бабочку?

Очень маленькой, подумал Седрик.

И одинокой.

В гостиничном номере, тесном и обшарпанном, воняло еще хуже, чем на улицах. Вокруг душевого коврика обильно цвела плесень. Обои сплошь покрыты мерзкими пятнами цвета запекшейся крови. Единственный стул настолько перекособочен, что на него страшно сесть, кровать короткая, даже ноги не вытянешь.

Седрик проверил свой кредит — третий раз подряд. Выбор простой и очевидный: либо позвонить в Мидоудейл, поговорить с Мадж, либо съесть утром завтрак. Собственно, тут и выбирать-то нечего. Он придвинул стул к коммуникатору — и тут же забыл о своих намерениях. Боже милосердный! Да никак они и вправду собираются… Да, именно так. И снова. Он смущенно ежился, ерзал на стуле — но смотрел. В Мидоудейле голографические шоу были совсем иными. И какое потрясающее качество изображения! Ну прямо словно окно, и смотришь в соседнюю комнату на парочку, которая.., которая исполняла некие упражнения, неизвестные ему прежде. В том числе и абсолютно, казалось бы, невозможные. Мамочки! В Мидоудейле изображения совсем другие, расплывчатые, и на каждом канале есть длинные периоды, когда не видно вообще ничего, кроме голубоватой мути.

А здесь видно все, до последней мелочи. Неожиданно Седрик представил себя со стороны — и содрогнулся от стыда и отвращения; он резко, с совершенно излишней громкостью выкрикнул команду, переключаясь на коммуникационный режим. Еще две минуты, и вместо похабной парочки по другую сторону окна появилась улыбающаяся Мадж. Не успела та и рта раскрыть, как Седрик понял свою ошибку. Он забыл о разнице времени и отвлек Мадж от серьезного занятия, от укладывания детей в постель. Но она не стала роптать, а просто села и улыбнулась.

— Я обещал позвонить, — виновато сообщил Седрик.

— Ну вот и позвонил. И ты чудесным образом выжил, проведя целые сутки на просторах большого мира.

— Сообщи Бену, что я не купил Бруклинский мост.

— Да Бен же просто пошутил!

А вот насчет других вещей Бен совсем не шутил. Ты, наверное, считаешь, говорил Бен, что у тебя нет ровно ничего ценного, кроме этой камеры, которую бабушка подарила. Так вот, запомни, что любой здоровый девятнадцатилетний пентюх должен опасаться мясников, иначе он быстренько превратится в отупелого, лишенного разума и воли зомби и окажется в каком-нибудь темном закоулке индустрии порока — с веселенькой перспективкой служебного продвижения прямо в холодильник, на завидную должность груды запасных частей.

— Я арендовал индуса, — сообщил Седрик, указывая пальцем. — Тебе там видно?

Мадж наклонилась и посмотрела.

— Да, — сказала она, — вижу.

В углу номера высилась гладкая, отливающая синевой металлическая колонна, формой похожая на древний артиллерийский снаряд — только снаряд огромный, каких никогда не бывало.

— Так вот в нем и разъезжал по городу, — гордо сказал Седрик. — Ну прямо что твой туземец.

Индусами пользовались все обитатели города; считалось, что этот механизм обеспечивает полную личную безопасность.

Индус: Индивидуальное Устройство Самосохранения.

— Маленький он какой-то, — с сомнением заметила Мадж.

— Все о'кей, — отмахнулся Седрик. — Мне очень повезло, это ведь последняя модель, они «только-только получили несколько штук.

Обитатель индуса должен был находиться в вертикальном положении, полустоя-полусидя. Все бы и ничего, будь ноги Седрика чуть покороче, а так… Правду говоря, у него нестерпимо ныла шея.

— Ну как ты, все там посмотрел? — спросила Мадж.

Седрик рассказал обо всех событиях прошедшего дня — ну, скажем, почти обо всех. О полете на гиперзвуковом, об осмотре достопримечательностей, о том, как он хотел попасть на бейсбол, но оказалось, что новый стадион еще не достроен, а старый окончательно вышел из строя — это еще прошлой осенью, когда на город обрушился ураган “Зельда”. Он не стал рассказывать, как глазел на рекламы хирургических улучшений различных органов тела, не стал перечислять неисчислимые химические и электронные стимуляторы, от которых отказался, а также образовательные программы плана экзотического и эротического (некоторые рекламы обещали даже настоящих девушек). Все эти соблазны не вызывали у Седрика ни малейшего желания, к тому же у него не было денег.