Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста - Полосухин Порфирий Порфирьевич. Страница 11

- Полосухин чуть не выскочил из комбинезона, - шутили товарищи.

- Смешного тут мало, - вмешался наш инструктор Балашов. - Обмундирование парашютиста должно быть подготовлено так, чтобы оно не цеплялось за детали самолета. Хлястик, - такая мелочь, а, видите, что из-за него произошло!

Становлюсь аэронавтом

«Красная площадь, площадь, дорогая сердцу каждого советского человека! Кто из нас, проходя по ней, не испытывает всякий раз чувства торжественности, не думает о нашей Родине!

Легко понять, какое радостное волнение охватило моего пилота-инструктора Скрябина и меня, когда мы получили задание взлететь на воздушном шаре в День физкультурника с Красной площади. Наш аэростат, украшенный цветами, возвышался на Лобном месте, словно монумент, воздвигнутый в честь советского воздухоплавания. Мы имели право гордиться: в 1920 году отсюда впервые стартовали советские аэронавты. Владимир Ильич Ленин наблюдал за их полетом. Немногим выпадало с тех пор счастье подняться над самым сердцем Советской страны.

Предстоящий полет был для меня знаменательным и по другой причине. Мне предстояло под наблюдением Скрябина самостоятельно пилотировать аэростат.

На Спасской башне Кремля начали бить куранты. И тотчас над притихшей площадью раздался гром рукоплесканий. Руководители партии и правительства поднялись на трибуну Мавзолея. Восторженные приветствия все громче неслись по рядам физкультурников, пестревшим разноцветными майками.

Подъем аэростата явился одним из самых интересных моментов спортивного праздника. Провожаемые приветствиями десятков тысяч людей, мы летели низко над Кремлевской стеной. Перед нами развернулась чудесная картина: с улицы Горького, со стороны Манежа и Площади Революции на Красную площадь вливались бесконечные яркие ленты движущихся колонн демонстрантов. Соединяясь друг с другом, они вновь расходились в противоположные концы площади, растекались по Москворецкому мосту и набережным Москвы-реки.

Ветер быстро отнес нас от центра столицы. Внизу плыли пригородные места. Я старался держать аэростат на одной высоте. Скрябин не вмешивался в мои действия и только проверял, насколько я умею ориентироваться. По заданию полет был непродолжительным, и в районе Солнечногорска я начал снижение. Мы приземлились около деревни, из которой к нам стремглав неслась шумная ватага ребятишек.

- Скрябин, Полосухин! - кричали они.

Вначале нас поразила такая осведомленность. Но потом мы вспомнили, что обо всем происходившем на Красной площади сообщалось по радио.

- Займись хорошенько аэростатикой и аэронавигацией. В следующий раз полетишь самостоятельно, - сказал мне Скрябин в поезде, когда мы возвращались в Москву.

Самостоятельный полет на аэростате!… Давно ли я впервые переступил порог воздухоплавательной школы? Менее двух лет миновало с той поры. Но какими близкими стали мне авиация и воздушный спорт! Мировые рекорды, установленные советскими стратонавтами; подвиг семи летчиков, спасших челюскинцев, и удостоенных за это учрежденным тогда званием Героя Советского Союза; выдающиеся полеты Громова, прыжки с парашютом Евдокимова, Евсеева, Острякова, Камневой - эти и многие другие события навсегда оставили след в моей душе.

На моих глазах вырастали замечательные спортсмены. Я видел, как появляются крылья у тех, кто горячо стремится к овладению воздухом. Таким крылатым человеком был мой друг Саша Фомин. Он к тому времени стал зрелым аэронавтом. Ему доверялись экспериментальные полеты и обучение начинающих воздухоплавателей.

И вот теперь, перед своим самостоятельным полетом, я с помощью Саши основательно повторил аэростатику. Эту дисциплину у нас в школе преподавал Сергей Михайлович Матвеев, человек небольшого роста, с крупной левой и очень густыми бровями. Читая лекции, он важно прохаживался вдоль доски, говорил медленно и многозначительно растягивал некоторые слова. Сергей Михайлович любил, чтобы доска была вытерта влажной тряпкой до блеска и писал красивым, прямым почерком, иногда отступая на шаг и глядя на выведенные формулы, словно любуясь ими.

Мне тоже нравились эти формулы, объясняющие все, что происходит с аэростатом в воздухе. Они позволяют узнать, сколько надо сбросить балласта, чтобы подняться на нужную высоту, подсчитать продолжительность взлета и спуска, рассказывают о многом другом, интересующем воздухоплавателя.

- Аэростатика - она маленькая, но едкая, как тригонометрия, - говорил Фомин.

И действительно, многие вопросы этой сравнительно небольшой по объему науки, отправным пунктом которой служит известный каждому школьнику закон Архимеда, не так просты, как можно подумать.

…Однажды меня вызвал начальник воздухоплавательной школы и велел готовиться назавтра к полету.

- Полетите ночью, самостоятельно, - добавил он.

Возбужденный пришел я в общежитие, поделился своей радостью с товарищами и пораньше улегся в постель. Но мне долго не спалось. Проснулся я с мыслью о полете и поискал глазами Фомина. Он уже успел побриться и, морщясь, тер щеки одеколоном.

- Саша, как там погода?

- Можешь повернуться на другой бок и спать дальше. Ох ты, ну и щиплет!

- Вот погоди, я тебя ущипну, тогда будешь знать, - угрожающе сказал я, вскочил и распахнул окно. Сентябрьское утро было пасмурным. Моросил мелкий осенний дождь. Ветер нес над Тушином клочья серых облаков.

- Как ты думаешь, отложат, а? - удрученно спросил я.

- Наверняка. - Саша насухо вытирал бритву с видом человека, занятого весьма важным делом и не интересующегося такими пустяками, как полеты. После недолгого молчания он наставительно продолжал, словно обращаясь к целой аудитории:

- Летать, товарищи, нужно в любую погоду.

Я терпеливо ждал, когда Фомин перестанет шутить. Наконец, аккуратно уложив прибор в тумбочку, он весело улыбнулся:

- Не отложат. К вечеру будет улучшение: я звонил синоптикам.

Ох, эти синоптики - предсказатели погоды, без чьего благословения немыслимо пускаться в путешествие по воздушным дорогам! Так уже заведено, что никто не прощает им даже вполне простительных ошибок, забывая о том, как сложна и еще несовершенна их наука! Недоверчиво поглядел я на Фомина. Но все же его слова меня успокоили, и я, как обычно, принялся за физзарядку.

Маленький юркий служебный автобус с голубым кузовом выезжал из Тушино и, совершив длинный путь через всю Москву, останавливался в Угрешах перед неприметным одноэтажным домом, окруженным дощатым забором. Дом стоял на небольшой площадке, за которой начиналась болотистая низина и тянулась насыпь железнодорожной линии. Так выглядел учебно-летный отряд нашей школы. Непосвященный человек никогда не подумал бы, что тут находится что-либо имеющее отношение к полетам. Между тем, пожалуй, нигде в мире не организовывались столь частые подъемы аэростатов, как здесь. А место это было выбрано для отряда не случайно: рядом находился завод, вырабатывавший в качестве отходов производства водород, и мы могли иметь в неограниченном количестве дешевый газ для полетов.

Знакомлюсь с метеосводкой, составляю план полета, произвожу аэростатический расчет и осматриваю подготовленную к наполнению оболочку. Приближается вечер. Надев комбинезон и шлем, выхожу на площадку с «важностию необыкновенной». Еще бы! В моем планшете вместе с картами лежит задание на самостоятельный полет и удостоверение о том, что я являюсь командиром-пилотом аэростата «СССР ВР13».

Мой маленький воздушный шар, объемом всего в 500 кубических метров, полностью снаряжен. На старте ждут меня. Взбираюсь в одноместную гондолу, оглядываю снасти и приборы, подсчитываю число мешков с балластом.

- Выдернуть поясные! - командует стартер.

Ветер кренит оболочку, стропы перекашиваются, плетенная из ивовых прутьев гондола скрипит.

- На гондоле, дай свободу!

Аэростат отпускают, но он не поднимается. Я передаю стоящим рядом товарищам мешок балласта. Звучит та же команда, и гондола еле заметно отрывается от земли.