Всем бедам назло - Норрис Чак. Страница 5

Наша семья жила так бедно, что у нас с братом даже не было настоящих игрушек. Поэтому я использовал бельевые прищепки и изрядную дозу воображения. Прищепки заменяли мне солдатиков или ковбоев: большие прищепки были «плохими», а маленькие — «хорошими». Я расставлял своих «героев» во дворе и готовился к битве. Я прятал большие прищепки за камнем или пнем, а затем выводил маленькие прищепки. Весь бой разыгрывался у меня в голове, и я представлял, что произойдет с каждой прищепкой, когда начнется битва. Прежде чем она начиналась, победа уже была одержана в уме. Спустя много лет, когда я стал спортсменом-каратистом, я использовал тог же самый метод визуализации (мысленного представления) перед каждым поединком.

Когда мне было десять лет, мама взяла наши скромные пожитки и нас с Уиландом, и мы отправились на поезде в Хоторн, штат Калифорния, где работал папа. Там мы поселились в старом раздолбанном алюминиевом трейлере (доме на колесах). Он был шести метров в длину и по форме напоминал каплю. Мы с Уиландом спали на одной кровати, а вечером, перед тем как помолиться и лечь спать, мама, Уиланд и я вместе пели. Это был своеобразный ритуал, и одной из наших любимых песен перед сном была песня «Дорогие сердца и ласковые люди».

Папа в очередной раз бросил работу и проводил все время в кантри-баре неподалеку от нашего трейлера. Иногда, пока мама была на работе, он брал нас с Уияандом с собой. Он со своими приятелями пил, а мы развлекались как могли.

Подражая своим экранным героям, я постоянно носил ковбойские сапоги и шляпу. Уже тогда я был ковбоем в душе и остался им по сей день. Однажды вечером папа опять взял нас с Уиландом с собой в бар. Изрядно выпив, он позвал лидера музыкантов и сказал:

— Знаешь, мой сын умеет петь. Он знает «Дорогие сердца и ласковые люди».

— Давай его послушаем, — предложил музыкант.

Папа поднял меня и поставил на сцену. Музыканты заиграли, а я запел. Удивительно, но я не боялся. Сейчас, оглядываясь назад, я удивляюсь, как мне хватило храбрости в тот вечер стоять на сцене и петь, когда в школе я даже не мог сказать двух слов перед классом. Наверное, со мной происходило то же самое, что с Мэлом Тиллисом, актером и звездой кантри-музыки, который заикался, когда говорил, а пел без проблем.

Не знаю, хорошо у меня вышло или нет, но помню, как после выступления посмотрел на Уиланда и увидел, что он спрятался под стол! Очевидно, мой брат не хотел иметь ничего общего со мной и моим пением.

Неудивительно, что вскоре мы снова переехали — на этот раз в Гардену, штат Калифорния. Там мы поселились в маленьком, запущенном старом доме, расположенном на акре выжженной земли — бесплодном полуострове, окруженном роскошными домами с аккуратно подстриженными зелеными лужайками. Наш дом был единственной халупой среди особняков, и мы испытывали от этого жгучий стыд.

Нашими ближайшими соседями оказалась семья японцев — Йош и Тони Хамма и бабушка Йош. Это были чудесные люди. Они видели, как бедно мы жили и как нам порой не хватало денег даже на еду. Часто Тони, возвращаясь из магазина, заглядывала к нам и говорила маме, что по ошибке купила слишком много продуктов: «Вот, Вильма, ты возьмешь лишнее?» Она преподносила это так, что казалось, мама делает ей одолжение, забирая ее «лишние» продукты.

Однажды Тони пришла к нам с двумя платьями, коричневым и синим, и сказала маме, что никак не может решить, какое платье ей больше нравится.

— Если бы ты покупала платье, какое бы ты выбрала? — спросила она.

— Синее очень красивое, — ответила мама.

Тони вручила его маме со словами:

— Бери, это тебе.

Мама, Уиланд и я посещали баптистскую церковь «Голгофа», расположенную на той же улице, что и наш дом. Я очень активно участвовал в делах церкви и в возрасте двенадцати лет принял Иисуса Христа как своего Спасителя и был крещен.

В тот год на Рождество я взял накопленные деньги, заработанные мной в — прачечной после занятий в школе, и купил маме подарок — открытку с изображением Иисуса. Впоследствии мы еще много раз переезжали, и многие вещи потерялись или пришли в негодность, какие-то мы подарили, но эту открытку с Иисусом мама везде возила с собой. За все годы нашей жизни я подарил маме много подарков, связанных с нашей верой. Одни из них были очень дорогими в денежном выражении, другие — дороги как память, но из всех моих подарков самым драгоценным для мамы до сих пор остается эта открытка с Иисусом.

Мама зарабатывала пятнадцать долларов в неделю и взяла на себя обязательство каждую неделю приносить в церковь десятину — полтора доллара. Наш пастор, преподобный Кустер, время от времени навещал нас и знал, что маме с трудом удается сводить концы с концами.

Однажды пастор Кустер со своей женой Маргарет приехали навестить нас и помолиться. Когда они уже собирались уходить, пастор вручил моей маме ее письменное обязательство перед церковью.

— Сестра Норрис, Господь знает ваше сердце, — сказал пастор. — Ему не нужны ваши деньги. Ваша любовь и преданность Богу и вашим сыновьям — это все, чего Бог ждет от вас.

Мама поблагодарила пастора за его доброту и милосердие, но продолжала отдавать десять процентов своего дохода в церковь, и Бог всегда обеспечивал нас, несмотря на папины загулы.

В марте 1951 года мама забеременела, и папа снова загулял.

— Вот увидите, когда он вернется, все наладится, — говорила мама нам с Уиландом.

Мне было всего одиннадцать лет, но я уже понимал, что это неправда. Я понимал, что в нашем доме ничего не изменится до тех пор, пока папа будет продолжать пить, а он ничем не показывал, что хочет прекратить. Отец приходил домой пьяным, будил нас среди ночи и гнал в винный магазин за бутылкой вина «Буревестник» для него.

Наверное, моего отца можно назвать бродягой, потому что он то исчезал, то снова появлялся в нашей жизни. В сущности, бродяга — это мягко сказано; фактически он был самым настоящим конченым алкоголиком. Чердак нашего дома стал папиной мусорной корзиной.

Однажды я заглянул туда, и моим глазам открылось незабываемое зрелище. По полу были разбросаны буквально сотни пустых бутылок из-под вина. Каждая из них символизировала частицу нашей жизни, выброшенную отцом.

Однажды вечером, когда отец пришел домой, как всегда, пьяным, я лежал в постели и молил Бога либо изменить папу, чтобы он прекратил пить, либо вызволить нас из этого ужасного положения. Из-за беременности мама не могла работать, поэтому нам пришлось жить на пособие. Помимо этого, единственным источником наших доходов была папина пенсия по инвалидности — тридцать два доллара в месяц, которых едва хватало, чтобы платить за аренду жилья.

Мама принимала жизнь такой, какая она есть, и всегда старалась находить выход из сложившейся ситуации. У нас с Уиландом было очень мало одежды и практически не было игрушек, но мама всегда заботилась о том, чтобы нам хватало еды.

В ноябре 1951 года родился мой брат Аарон. Когда ему исполнилось десять месяцев, мама снова вышла на работу, чтобы было чем кормить семью. Она устроилась на авиазавод «Ыортроп эйркрафт», где занималась шелкографической печатью и работала во вторую смену, с трех часов дня до полуночи. Поскольку мы не‘могли позволить себе нанять няньку для ребенка, мне приходилось каждый день спешить из школы домой, чтобы сидеть с Уиландом и Аароном, который начинал орать, как только мама выходила из дому. Первые несколько вечеров я едва мог дождаться, когда мама придет с работы.

Вскоре я обнаружил, что если посадить Аарона на колени и качать его, сидя в кресле-качалке, то он успокаивается. Я часто качал его так долго, что мы оба засыпали, и мама, возвращаясь домой в половине первого ночи, находила нас обоих, спавшими в кресле-качалке. Я не знаю, сколько часов провел в этом кресле, укачивая моего брата, но меня это не беспокоило. Мама воспитала во мне чувство ответственности, и мне забота о младшем брате казалась совершенно естественной.

Однажды папа, будучи пьяным, на своей машине сбил насмерть пожилую женщину. Его арестовали, обвинили в вождении автомобиля в нетрезвом состоянии, повлекшем за собой непредумышленное убийство, и приговорили к шести месяцам исправительных работ. На выходных мы с мамой ездили к нему. Отец прекрасно выглядел и казался совершенно здоровым: похоже, тяжелый труд шел ему на пользу. Мы молились, чтобы после освобождения он, пробыв шесть месяцев трезвым и осознав, что натворил, больше не притрагивался к спиртному. Одна ко нашим надеждам не суждено было сбыться. Освободившись, папа отправился прямиком в бар.