Футбол оптом и в розницу - Рафалов Марк Михаилович. Страница 16
Горушка — маленькая деревенька, живописно притулившаяся на крутом холме, нависающем над большим озером. В четырех-пяти километрах западнее Горушки вытянулось шоссе Ленинград — Киев.
Впрочем, об этом шоссе я знаю сейчас. А тогда, в декабре 43-го, мы, солдаты (а я был в то время помощником командира взвода), знали, что дорога идет от освобожденного уже Невеля на север, к Пустошке, которую нам еще предстояло освобождать.
До цели было всего каких-то 20—25 километров. Но как трудно давался нам каждый шаг!
Выражаясь военной терминологией, Горушка являла собой господствующую высоту. Топографическая карта неопровержимо свидетельствовала, что деревня находилась на высоте 209,9. В то же время расположенные поблизости населенные пункты Малое и Большое Таланкино и Ленинградское шоссе лежали на 50—60 метров ниже Горушки.
Наблюдатели врага даже невооруженным глазом видели, что происходило на шоссе. На виду у них было все движение войск и техники от Невеля к Пустошке. Конечно, немцы не ограничивались только созерцанием происходящего. Дорога все время простреливалась. Мы несли немалые потери. Да и планы советского командования в таких условиях легко распознавались врагом.
Горушка была словно бельмо на глазу. Терпеть там немцев было больше нельзя! Последовал приказ: «Взять Горушку!».
Так началась подготовка к штурму, назначенному на 12 декабря.
Своеобразие ситуации состояло в том, что Горушка оказалась восточнее наших позиций. И вместо привычного призыва «Вперед, на запад!» атакующих следовало призывать двигаться на восток!
Взять высоту, укрытую глубоким снегом и хорошо укрепленную, ой как непросто. Поэтому было решено помочь атакующим и скрыть начало атаки под покровом дымовой завесы.
Для подвоза, установки и приведения в действие дымовых шашек был выделен наш взвод.
Схему установки шашек и всей дымовой завесы готовили инженер и начальник химической службы капитан Белик.
Стараясь соблюдать максимальную осторожность и конспирацию, мы всю ночь подвозили, разгружали, переносили и устанавливали в нейтральной зоне дымовые шашки.
Противник вроде ничего не замечал и вел себя как обычно. Через определенные промежутки времени с присущей немцам пунктуальностью над нейтралкой взвивались осветительные ракеты. И снежная белизна озарялась ярким светом спускающихся на маленьких парашютиках фонарей. Мы бросались в снег и лежали не шевелясь, пока опускались парашюты и все вновь не Погружалось в беспокойную тьму, то и дело вспарываемую трассами пуль.
Проклиная немецких педантов, мы продолжали свое дело.
Незадолго до рассвета сержанты Василий Белов и Иван Уткин доложили мне, что шашки установлены. Подготовка дымовой завесы завершена.
Оставалось ждать условной команды «Дым!».
Через многие годы, накануне 40-летия Победы; меня озарило вдохновение и сравнительно легко написалось большое стихотворение, посвященное морским пехотинцам, образовавшим осенью 1943 года нашу 119-ю Гвардейскую дивизию.
Стихотворение начиналось такими строками:
Моряки-балтийцы и с берегов далекого Тихого океана в тяжелейшие дни осени 1941-го были списаны с кораблей на берег и брошены в самые горячие точки огромной линии фронта, пылавшей от Белого до Черного моря.
Наша 154-я отдельная морская стрелковая бригада защищала в 41-м Москву, а в 1942—1943 годах вместе с 66-й такой же бригадой входила в легендарную 64-ю армию генерала Шумилова, героически сражавшуюся под Сталинградом.
За отличия в Сталинградской битве эти морские стрелковые бригады получили в 1943 году звания Гвардейских.
В феврале 1943 года бригады были переброшены на Северо-Западный фронт. И осенью того же года они объединились и образовали 119-ю Гвардейскую дивизию.
Наш историограф, бывший командир дивизионной разведки полковник Аркадий Степанович Нифантов, ныне покойный, справедливо отмечал, что 119-ю следовало бы тоже именовать Гвардейской морской дивизией.
И хотя к исходу 1943 года моряков в дивизии оставалось очень мало, их традиции жили, помогали воевать, звали вперед.
Видимо, поэтому у меня появились такие строчки:
Время тянулось томительно долго. Мы лежали в белых маскировочных халатах, вдавившись в снег и боясь пошевелиться.
Наконец в чернильное небо взмыла красная ракета. Полевой телефон зловеще зашептал: «Дым, дым, дым!» Белов, Уткин, Сысоев и я запалили шашки.
Сотворенный нами дым длинным шлейфом расползался вдоль наших траншей. Казалось, что лежавший на берегу озера богатырь закурил гигантскую трубку. Но выдыхаемый им дым почему-то не шел в сторону Горушки. Вопреки всем расчетам дым устремился к северу, вдоль цепи изготовившихся к атаке солдат.
Еще две ракеты расцарапали черноту неба.
«Вперед, в атаку!» — раздались голоса командиров взводов атакующей роты. Атака началась!
Из сарая, стоящего на краю Горушки, дробно застучали два пулемета. В поднимающейся по крутому склону цепи атакующих начали падать раненые бойцы.
Дым предательски уползал в другую сторону. Свои функции прикрытия он не выполнял.
К густому пулеметному огню фашисты добавили огонь ротных минометов. Белый снег окрасился кровью еще нескольких наших ребят, залегших на склоне.
Атака захлебывалась.
Около тридцати ребят остались лежать на крутом склоне перед злополучной Горушкой.
Почему не пошел дым? Примерно такой вопрос еще и еще раз задавал мне какой-то сердитый майор через несколько часов после неудавшейся атаки.
Трудно было объяснить, почему ветер изменил нужное нам направление и, вопреки розе ветров, стал дуть не на восток, а на север.
Так или иначе, но мы ничем не смогли помочь своим однополчанам. И хотя нашей вины в том не было, тем не менее тридцать загубленных на наших глазах жизней по сей день опаляют нашу совесть, жгут память и не оставляют нас вот уже более шестидесяти лет.
Оставалось почти полтора года войны. Нас ожидали Пустошка, Пушкинские Горы, впереди были латвийские города: Режица, Лудза, Мадона, Рига, Салдус.