Я - Златан - Ибрагимович Златан. Страница 4

Я больше не был частью команды. Когда мы играли против «Вильяреала», он позволил мне выйти на пять минут. Пять минут! Я кипел изнутри, не потому, что я был на скамейке запасных. Я могу согласиться с тренером, если он достаточно мужик для того, чтобы сказать: ты недостаточно хорош, Златан.

Гвардиола не проронил ни слова, ничего, и в этот момент кипел. Чувствовал это ощущение по всему телу и на месте Гвардиолы я бы испугался. Нет, я не полез в драку. Я совершил много дерьмовых вещей. Не дрался, просто снёс на поле одного-двух человек. Когда я злюсь, то в глазах темнеет. И рядом со мной лучше не находиться. Позвольте рассказать в деталях, что произошло далее. После игры пошёл в раздевалку, абсолютно не планирую каких-либо буйств…Я не был счастлив, а в раздевалке стоял мой враг, мирно почесывая свою лысину. Там было пару одноклубников. Туре и кто-то ещё, стоял большой металлический ящик, куда мы сбросили свою одежду, и я смотрел на эту коробку. Я пялился на ящик. Потом я пнул его. Я думаю, он пролетел метра три, но меня это не успокоило. Я крикнул:

– У тебя нет яиц, ты не мужик! – и, вероятно, пару вещей похуже.

– Ты обосрался на глазах у Моуриньо. Можешь идти нахер!

Я вел себя, как сумасшедший, и вы, наверное, думаете, что Гвардиола ответил что-нибудь вроде: "Успокойся, так нельзя разговаривать с тренером!" Но он не из таких. Он слабый трус. Он просто поднял ящик, как маленький уборщик, и потом ушел, не сказав ни слова. Конечно, все потом распространилось. В автобусе было безумство:

– Что произошло, что случилось?

Я думаю, что ничего. Всего лишь несколько слов правды. У меня не было сил говорить об этом. Я был зол. Мой тренер гнобил меня неделя за неделей без объяснения причин. Мне было больно. Я дрался раньше, но на следующий же день мы выясняли все недомолвки и двигались дальше. Теперь же была тишина, тишина и продолжающийся террор, и я подумал:

– Мне 28 лет. Я забил 22 гола и отдал 15 передач здесь, в «Барсе». Но до сих пор я как будто бы не существую, будто бы я воздух. Должен ли я принять это? Должен ли я продолжить процесс адаптации? Ни в коем случае!

Я сидел на скамейке в матче против «Альмерии» и понял это, а потом вспомнил те самые слова: «И мы не приезжаем на всяких «Феррари» или «Порше» на тренировки». Какая нахрен разница? Я езжу на том, на чём хочу, и это не зависит от мнения всяких ссущих идиотов. Я запрыгнул в мою Enzo и припарковал её возле двери базы. Конечно же, это привело к цирку. Газеты писали, что мой автомобиль равнозначен месячному окладу всей «Альмерии». Но мне было все равно. Медиа ерунда в этом случае не значит ровно ничего.

Я решил дать серьезный отпор, и вы должны знать одно, что это та игра, в которую я могу играть. Раньше я был bad boy, поверьте мне. Но я не хотел возиться с подготовкой и позвонил Мино. Мы всегда планируем умные и грязные трюки вместе. Также я набрал своим друзьям.

Я хотел получить различные точки зрения на ситуацию, и, о боже, я получил все виды консультаций. Ребята хотели прийти и расколотить всё к чертям, но я подумал, что это не совсем правильная стратегия. И, конечно, я всё обсудил с Хеленой. Она из другого мира. Она классная. Также она может быть жесткой. Но теперь она пыталась ублажить меня:

– Ты стал лучшим отцом. Хоть у тебя и нет команды, где ты бы чувствовал себя хорошо, у тебя есть мы.

Эти слова сделали меня счастливым. Я немного попинал мяч с детьми и убедился, что с моими чувствами всё в порядке. Некоторое время я провел за видеоиграми. Это как болезнь для меня. Они меня пожирают. Но так как во времена «Интера» я мог играть до четырех-пяти утра, а потом после пары часов сна прийти на тренировку, я установил для себя правила: никакой Xbox или Playstation после десяти вечера.

Я не могу позволить, чтобы время убегало от меня. В течение этих недель в Испании я пытался провести время со своей семьей и просто расслабиться в нашем саду. Иногда я мог позволить себе выпить. Это было прекрасное время. Но по ночам, когда я лежал без сна, или когда я был на тренировке и видел Гвардиолу, внутри меня просыпалась темная сторона. И я планировал следующий ход моей мести. Я сделал бы все по-другому, но пути назад уже не было. Это было время, когда надо было постоять за себя, вернуть себя прежнего.

Не забывайте: вы можете убрать ребенка подальше от гетто, но не можете убрать гетто из ребенка.

«Никто не смеет трогать моих детей». Я — Златан. Часть третья

Когда я был маленьким, мой брат подарил мне велосипед BMX. Я назвал его Fido Dido. Fido Dido был маленьким дерзким засранцем, мультяшным героем с колючими волосами. Я считал его очень крутым. Но велосипед вскоре украли возле бани в Русенгорде (прим. переводчика — жилой район в г. Мальмё, Швеция), и мой отец направился туда, распахнув рубашку и засучив рукава. Он из тех, кто говорит: «Никто не смеет трогать моих детей! Никто не смеет красть их вещи!». Но даже такой крутой парень, как он, ничего не мог с этим поделать. Fido Dido исчез, а я был опустошен.

После этого я стал воровать велосипеды. Научился взламывать замки. Я стал крут в этом деле. Бам, бам, бам, и велик уже мой. Я был велосипедным вором. Это было моим первым «делом». И это было довольно невинно. Но иногда всё же выходило из-под контроля. Однажды я оделся во всё чёрное, вышел ночью на улицу как чёртов Рэмбо, и с помощью огромного болтореза обзавёлся военным байком. Разумеется, этот велик был очень крут. Мне он нравился. Но, если честно, для меня был важнее сам процесс, эмоции, а не велик. Меня прикалывало колесить в темноте и кидаться яйцами в окна. Меня редко ловили.

Один неприятный случай произошел со мной в универмаге Уэсселс недалеко от Ягерсру. Но, откровенно говоря, я это заслужил. Мы с другом нарядились в огромные зимние пуховики посреди лета (полный трындец, конечно), а под этими куртками у нас было 4 ракетки для настольного тенниса и ещё всякий разный хлам, который мы стырили. «Так, ребятки, за это надо платить», — сказал охранник, который поймал нас. Я вытащил несколько пенни из кармана: «Вот этим?» Парень оказался лишён чувства юмора, поэтому с тех пор я решил быть более профессиональным. И я так предполагаю, я стал довольно искусным маньяком в конце концов.

Я был хилым ребёнком. Зато у меня был большой нос, и я шепелявил, поэтому ходил к логопеду. Женщина приходила в мою школу и учила меня говорить букву С, а я считал это унизительным. Я ведь хотел как-то самоутверждаться…И всё это кипело внутри меня. Я не мог усидеть на месте больше секунды, поэтому всё время бегал. Если я бежал достаточно быстро, то казалось, что со мной не может случиться ничего плохого. Мы жили в Русенгорде, на окраине Мальмё, и там было полным полно сомалийцев, турков, югославов, поляков, других иммигрантов, ну и шведов, конечно. Все там вели себя дерзко. Пустяк мог вывести из себя, и это было не очень-то и легко, если не сказать больше.

Мы жили на четвертом этаже в доме по Кронмэнс-Роуд, и атмосфера там была не особо дружественной. Никто никогда не спрашивал: «Как твои дела, малыш Златан?», ничего подобного. Если у меня были какие-то проблемы с домашкой, никто из взрослых не помогал. Я был сам по себе, даже пожаловаться было некому. Нужно было просто стиснуть зубы, хотя вокруг был хаос, драки и мелкие потасовки. Конечно, иногда хотелось хоть какого-нибудь сочувствия. Однажды я свалился с крыши в детском саду. У меня был фингал под глазом, я побежал домой в слезах, надеясь, что кто-то погладит меня по головке, скажет хоть пару добрых слов. А вместо этого я получил пощёчину.

— Что ты делал на крыше?

Это было как-то не очень похоже на «Бедняга, Златан». Это больше напоминало: «Чёртов идиот, лазает он по крышам. Получи оплеуху». Я был в шоке и убежал. У мамы не было времени на утешения. Она работала уборщицей, изо всех сил пыталась заработать денег. Она была настоящим борцом. На остальное её просто не хватало. Ей вообще приходилось нелегко, ведь у нас у всех характеры не ахти. Беседы в нашем доме нельзя было назвать нормальными, в других шведских семьях было по-другому. Что-то вроде «Дорогой, не мог бы ты передать мне масло» вы бы не услышали, скорее: «На, возьми своё молоко, придурок!» . В доме то и дело грохотали двери, а мама плакала. Она много плакала. Я люблю её. У неё была трудная жизнь. Она убиралась по четырнадцать часов в день, а иногда мы ходили следом, выбрасывая мусор из баков и всё в таком духе. Так мы получали немного карманных денег. Но иногда мама выходила из себя...