Футбол на всю жизнь - Блохин Олег Владимирович. Страница 38

За многие годы выступлений в командах соперников у меня даже появились свои персональные, как я их называл, «молотки», которые постоянно оставляли на моих ногах свои зарубки. Порой дело доходило до курьезов. С московским динамовцем Сергеем Никулиным мы вместе играли в различных сборных. Но когда в календарных матчах встречались наши клубы, мне от Никулина доставалось, как говорится, по первое число. Сидим мы однажды на скамеечке на базе в Новогорске, я его спрашиваю:

— Сережа, мы с тобой друзья?

— Друзья!

— Так ты меня на поле не бей, как врага.

— На поле у меня нет друзей, — убежденно ответил он.

А однажды в сезоне 1981 года я пытался прямо во время игры в Краснодаре с местной «Кубанью» перевоспитать одного своего довольно грубого опекуна. Матч только начался, как я почувствовал его горячее дыхание на своем затылке. Только мне следовала передача и мяч оказывался у меня в ногах, как я сразу ощущал удары сзади — по пяткам, в область ахилловых сухожилий, по икроножным мышцам. Я оглянулся, вижу — Вася Шитиков, защитник «Кубани». Через некоторое время смотрю — он же! Персональная опека никому из нападающих удовольствия не приносит. Особенно когда опекун малотехничен. Он к нападающему словно привязан. Будет толкать, бить, валить, только бы выполнить задание тренера. Поняв, что «мой Вася» не оставит меня в покое до конца матча и еще чего доброго под его бдительным присмотром я целым с поля не уйду, решил поговорить с ним по душам. В очередной раз, после его удара по пяткам, резко повернулся к Шитикову и говорю:

— Вася, у меня к тебе большая просьба: бога ради, не бей сзади! Бьешь, так уже хотя бы спереди, чтобы я видел.

А Вася невозмутимо мне отвечает:

— Я футбольных академий не кончал, мне все равно, что спереди, что сзади… Мне сказано тебя держать, я и держу…

Прямо как в песне Владимира Высоцкого: «Приказано метать — и я мечу»… Да, в таких случаях не договоришься. Приходилось терпеть. Но бывало и так, что терпение лопалось, нервы не выдерживали, и меня даже удаляли с поля.

Никакой высокой цели нельзя достичь ложью. Надо быть честным и искренним до конца. Понимаю, что удаление с поля не красит любого футболиста. Тем более заслуженного мастера спорта. Но не рассказать об этом нельзя…

Меня удаляли с поля трижды. Первый раз — в 1970 году. Я был тогда еще дублером. И, конечно же, в каждом матче старался играть вовсю, зарекомендовать себя в команде и в лице тренеров. Дублеры киевского «Динамо» принимали на своем поле кутаисское «Торпедо». Высокий, атлетического сложения центральный защитник гостей, как только мне удавалось его обыгрывать, бесцеремонно бил меня по ногам. В самом конце игры я не выдержал столь откровенной грубости и, как говорят футболисты, «отмахнулся» — ответил ударом на удар. Судья немедленно удалил меня с поля.

— На поле ты свой характер не показывай, — выговаривал мне после матча Коман. — Настоящий спортсмен должен стерпеть и такое. Сам ты не имеешь права наказывать своих противников, для этого на поле есть судья…

Совет тренера я твердо усвоил, и подобных инцидентов со мной не случалось… целых одиннадцать лет. А в 1981 году, весной, во время контрольного матча сборной СССР в Болгарии судья снова удалил меня с поля. Правда, вместе с соперником. Впрочем, оба эти случая не были преданы широкой огласке, и кроме меня, вряд ли их кто-нибудь помнит. Но вот факт третьего моего удаления с поля стал предметом обсуждения в прессе, а кроме того, и на заседании спортивно-технической комиссии.

8 июля 1981 года мы на своем поле встретились с ташкентским «Пахтакором» в матче чемпионата страны. С утра было душно, собиралась гроза. Апатия и вялость, вызванные, может быть, погодой, сменились у меня состоянием крайней взвинченности, как только я столкнулся на поле с грубостью защитников. В самом конце игры, когда в штрафной площадке гостей защитники грубо снесли Лозинского, в ворота «Пахтакора» был назначен пенальти. Нашего основного пенальтиста Буряка на поле не было, и пенальти пришлось бить мне. И ташкентский вратарь, и защитники «Пахтакора» грубыми репликами всячески пытались вывести меня из терпения. Пенальти я все же забил, и счет стал 3:0 в нашу пользу. Но спустя две минуты нервы у меня сдали и… судья показал мне красную карточку, что означало: «Уходи с поля, Блохин!»

— Зачем же сразу красную? — только и сказал я ему.

Никто не видел, что произошло на самом деле, и не знал, за что судья удалил меня с поля.

Через три дня после этого матча в газете «Советский спорт» было опубликовано интервью с Владимиром Бессоновым, в котором капитан киевского «Динамо» назвал мое поведение на поле неспортивным.

«Бывает так, что игрок одной команды намеренно провоцирует соперника на нарушение правил…» — говорил корреспондент в том интервью.

«Приходится терпеть, другого выхода нет, — отвечал ему Бессонов. — Терпеливо ждать решения судьи. Не знаю точно, что там произошло между Олегом Блохиным и игроком «Пахтакора», которого он в конце матча ударил, но совершенно четко знаю, что Олег был неправ. Думаю, что такие срывы ему непростительны. Команда осудила его неспортивное поведение».

Да, команда мое поведение осудила. Правда, заочно — без меня. После того матча ночью у меня поднялась высокая температура, и я три дня пролежал в квартире у родителей. Где, к слову сказать, от матери мне тоже досталось.

— Ты виноват, сын, никуда не денешься, — твердо говорила мама. — Всем можно нарушать правила, а тебе нельзя. У тебя имя! Тебе ничего не простят.

Я только и ответил маме, что она права. А что мне было еще говорить?! Десятки раз прокручивал события на поле. Сам до конца хотел разобраться в причине своего удаления. Понял, что сорвался. Но мне было очень важно разобраться, отчего произошел срыв, как случилось, что обида и злость затмили мой разум настолько, что я ударил кулаком игрока «Пахтакора». Ведь уже спустя несколько секунд я горько и жестоко раскаивался в содеянном.

Грубость соперников — серьезный раздражитель, и привыкнуть к ней нельзя. Но дело не только в этом. Я пришел к выводу, что мог бы держать свои нервы в узде, если бы действия судьи по отношению к грубиянам были четкими, строгими, бескомпромиссными.

Позже, представ в Москве перед членами спортивно-технической комиссии, я попытался, ничуть не умаляя своей вины, обсудить с членами СТК и эти острые, злободневные проблемы судейства. Но дело в том, что моя вина была вполне конкретной, а претензии к судейству казались членам СТК попыткой оправдаться. И разговор, столь важный для меня и для футбола, не получился.

— Вы виноваты в совершенном поступке? — спросили меня.

— Да, виноват.

— А причем же здесь судья?

— Если бы арбитр присек грубость на корню, мне не надо было бы самому расправляться со своим обидчиком.

— А разве только вас одного обижают?

Что ответить? Мучительно анализируя все произошедшее со мной, я пытался разобраться в первопричинах подобного инцидента. Ясность в этом была необходима не только мне одному. В правде и честности нуждался наш футбол… С самого начала игры я ощутил на себе грубые действия защитников ташкентской команды, среди которых особенно «усердствовал» Белялов. Приемы антифутбола он постоянно сопровождал нецензурными выражениями в мой адрес. Грубили и другие игроки «Пахтакора». К примеру, в первом тайме капитан ташкентцев Якубик ногой (без мяча!) ударил нашего защитника Баля, и последний от этого удара рухнул на землю. А что же судья нашей встречи Козьяков? Увы, он словно бы не замечал грубости гостей, а если и реагировал на нее, то только лишь общими фразами в адрес нарушителей: «Не ругайтесь!», «Не грубите!», «Покажу карточку!». Но реплики арбитра не останавливали грубиянов. И так ведь было не только в том злополучном для меня матче, а во многих играх чемпионата. Грубили не только против меня, и у меня, когда я разговаривал с членами СТК, было желание говорить не столько о себе лично, сколько о проблемах грубости в нашем футболе и либералах-судьях, которые не ведут решительную борьбу с подобными явлениями. И я ответил на вопрос одного из членов уважаемой комиссии: