Революция на газоне. Книга о футбольных тактиках - Уилсон Джонатан. Страница 10

Те, кто был свидетелем победы сборной Уругвая на Олимпийских играх 1924 года, так не думали. Аргентинцы на Олимпиаду не поехали, а вот уругвайцы в Париж отправились и сотворили там одну из величайших сенсаций ранних дней футбола. Галеано часто излишне романтизирует, но его очевидному ликованию победе родной страны сложно завидовать. Прежде всего это была команда рабочих, в которой играли упаковщик мяса, резчик мрамора, бакалейщики, продавец мороженого. Они отправились в Европу на теплоходе и играли товарищеские матчи, чтобы заработать на еду, выиграв девять матчей в Испании, прежде чем отправиться в Париж. Уругвай был первой латиноамериканской командой для зрителей в Европе, но болельщик на них не шел (по крайней мере, в первое время): к примеру, на их матч открытия с Югославией собралось около 2000 зрителей. Матч они выиграли со счетом 7:0.

«Мы основали школу уругвайского футбола, – говорил Ондино Вьера, будущий тренер сборной Уругвая, который в красноречии может уступить только Галеано, – без тренеров, без физической подготовки, без спортивной медицины, без специалистов. Только мы сами, гонявшие мяч на уругвайских полях с утра и до вечера, а потом под светом луны. Мы играли двадцать лет для того, чтобы стать футболистами, теми игроками, которыми мы должны были быть – абсолютными мастерами мяча, забиравшими его и не отдававшими никому ни по какой причине. Это был дикий футбол, это была наша игра. Это был эмпирически, самостоятельно основанный наш национальный футбол. Это был футбол, далекий от канонов тренерского искусства Старого Света, это был наш футбол, и это все – то, что сформировало нашу школу игры, школу игры всего Нового Света».

В Париже скоро заговорили о них. «После каждой игры, – писал Галеано, – толпы людей собирались посмотреть на этих футболистов, ловких, как белки, игравших с мячом в шахматы. Англичане предпочитали длинный пас, игру поверху, но их футбольные потомки из Южной Америки, лишенные наследства, не собирались идти по стопам отцов. Они выбрали игру с коротким пасом прямо в ноги, молниеносной сменой ритма и высокоскоростным дриблингом».

Шахматы с мячом? Чарлз Алькокк отказался бы признавать такую игру, хотя ему, безусловно, понравился бы Педро Петроне, результативный центрфорвард, даже несмотря на то, что он старался не играть головой, чтобы не испортить прическу. Очевидцы выступления Уругвая на турнире были потрясены тем, как они от матча к матчу все больше набирали форму, забив в итоге 17 голов и пропустив лишь два в четырех играх, в которых они заработали путевку в финал, где разгромили сборную Швейцарии (3:0). Реакция французского эссеиста и романиста Анри де Монтерлана была символичной. «Откровение! – написал он. – Вот он – настоящий футбол. Сравните с ним все, что мы знали раньше, – это не более чем школьное хобби».

Габриэль Ано, будущий редактор «L’Equipe», предложил менее эмоциональное объяснение. Он писал, что Уругвай показал «изумительную виртуозность в приеме мяча, его контроле и использовании. Они создали восхитительный футбол, элегантный, но в то же время вариативный, сильный, быстрый и эффективный». Но он был уверен в том, что английский футбол по-прежнему лучший в мире, и по поводу сравнения уругвайцев с ним пренебрежительно говорил: «Это все равно что сравнить арабских чистокровок с сельскими лошадьми». Уругвайцы вернулись домой и тут же были вызваны на матч с Аргентиной, которая обыграла их с общим счетом 3:2, благодаря остановке игры при счете 2:1 в Буэнос-Айресе из-за поведения болельщиков, продемонстрировав тем самым, что чемпионами должны были стать они, если бы только поехали на Олимпиаду. Так это или нет, сказать нельзя, но, когда сборная Буэнос-Айреса совершила тур по Европе в 1925 году, они проиграли лишь три игры из девятнадцати.

Аргентинцы отправились на Олимпийские игры в Амстердам четыре года спустя, где благополучно уступили в финале сборной Уругвая. Еще два года спустя эти команды встретились уже в финале чемпионата мира, и победу со счетом 4:2 вновь праздновали уругвайцы. Насколько вообще можно судить по отчетам, преимущество Уругвая, несмотря на весь артистизм на поле, было в умении дисциплинированно сыграть в обороне, в то время как индивидуализм игроков Аргентины время от времени приводил к замешательству и хаосу в схеме игры команды. По словам итальянского журналиста Джанни Брера в «Storia critica del calcio Italiano», финал чемпионата мира 1930 года доказал, что, хотя «Аргентина играла в футбол с вдохновением и элегантностью, никакое техническое превосходство не может компенсировать запущенную тактику. Среди этих двух команд Ла-Платы уругвайцы – трудяги-муравьи, а аргентинцы – певчие цикады». Это фундаментальное положение: можно сказать, что вся история футбольной тактики описывает борьбу за наилучший баланс надежности обороны и активности атаки.

Так возникла идея «боевого духа чарруа», «la garra charrua»: «чарруа» – это индейский народ, живший на территории Уругвая, а «garra» означает буквально «когти», в переносном смысле – «мужество» или «боевой дух». Это было, по общему мнению, то, что дало стране с населением в три миллиона человек возможность выиграть два мировых чемпионата, и то, что слегка объясняло жесткость на поле уругвайских сборных в будущем.

Эта идея романтична, хотя чарруа никогда не имели никакого отношения к футболу. Впрочем, для всего мира, за исключением Британии, было очевидно, что в лучший футбол мира играют в Ла-Плате, где игра достаточно далеко ушла от предсказуемых британских 2–3–5. «Англосаксонское влияние ослабевало, освобождая путь менее флегматичному и более неугомонному латинскому стилю… – утверждала аргентинская газета «El Grafi» в 1928 году. – Они быстро начали изменять игру, создавая свой подход к ней… В отличие от Британии, подход этот был менее обыденным, менее дисциплинированным и методичным, потому что он не заставлял приносить индивидуализм в жертву результату… Футбол Ла-Платы использовал больше дриблинга, индивидуального мастерства и был более живым и привлекательным».

Финты и веселье

Фантазию в то время ценили настолько, что многие игроки были названы изобретателями различных финтов: Хуан Эваристо изобрел «марианеллу» (пас пяткой с лета); Паоло Бартолуччи придумал удар головой в падении; Педро Каломино – удар через себя, хотя последнее точно и не установлено. Некоторые утверждают, что удар через себя в 1914 году изобрел Рамон Унсага, эмигрировавший в Чили уроженец Бильбао (отсюда термин «чилена», который употребляется для описания такого удара в испанском языке, если только он не возник благодаря Давиду Арельяно, чилийцу, который популяризировал технику обращения с мячом во время турне по Испании в 1920 году), другие считают, что этот удар был изобретен в конце девятнадцатого века в Перу; третьи считают главным творцом бразильского форварда 30-х годов ХХ века Леонидаса. Более того, бывший президент «Астон Виллы» Даг Эллис также заявлял о своей причастности к изобретению этого удара, хотя он и в футбол-то никогда ни на каком уровне не играл, и родился на 10 лет позже, чем Унсага впервые продемонстрировал свой трюк. Впрочем, кто конкретно первым выполнил этот удар – не столь важно в контексте обсуждения футбола Ла-Платы в 20-е годы. Важно и позорно для британского футбола то, что родоначальники футбола были настолько недружелюбны к нововведениям, что, может быть, и правда именно Эллис первым выполнил этот удар в Британии.

Уругвай – Аргентина (4:2), финал чемпионата мира, «Эль Сентенарио», Монтевидео, 30 июля 1930 года

В аргентинском футболе есть свой собственный миф о развитии футбола, связанный с посещением страны венгерским «Ференцварошем» в 1922 году и говорящий о том, что взгляды аргентинцев на развитие футбола формировались под влиянием дунайской школы. Учитывая, что к этому моменту процесс креолизации футбола продолжался уже около 10 лет, стоит предположить, что это турне лишь укрепило те тенденции развития, которые уже проявились в аргентинском футболе. Тем более что и аргентинская, и дунайская школы на ранних стадиях развития были очень похожи и базировались на отходе от физической британской игры к индивидуальной технике.