Грешные записки - Дуров Лев Константинович. Страница 29

У настоящего художника каждый литературный образ несет в себе неизмеримо больше того, что о нем сказал автор. В этом, собственно, и заключается неисчерпаемость (или множественность) конкретного образа. Поэтому работа в эпизоде или над ролью второго плана ничем принципиально не отличается от работы над главной ролью.

Главная мысль в спектакле или в картине, как правило, выражается, конечно, через главных героев. И ты должен всячески помочь выразить ее главным исполнителям. Но, с другой стороны, зачем ты сам нужен, скажем, в картине, если ты не несешь ничего нового? Просто так на заклание никто себя не отдает. Партнерство – это всегда соавторство. Помимо того, я сам являюсь автором своей собственной роли, какой бы маленькой она ни была. Конечно, вместе со сценаристом и режиссером. Но я же тоже что-то свое в нее привношу.

Вот тот же Клаус в «Семнадцати мгновениях весны». Злодей, каких мало. Но, чтобы выполнить свою провокаторскую миссию, он должен войти к людям в доверие, расположить их к себе. Он ставит себя как бы в зависимость от них, ищет защиты, сочувствия. Он обаятелен, он контактен. Тем и страшен, когда знаешь, для чего ему это. То есть, несмотря на малый объем роли, мы видим здесь сложность характера, его неоднозначность, многомерность. Потому роль и запомнилась. Я тогда получил очень много писем от зрителей.

Самое главное в характере всегда берешь все-таки от автора. А потом уже ищешь к этому приложение своих сил и возможностей – своего амплуа. Что ни говорите, а оно, актерское амплуа, все-таки существует, и никуда от него не денешься.

Вот довелось мне сниматься в картине «Зачем человеку крылья». Там я должен был сыграть деревенского мужичонку. Ну, одежонку и все остальное мне, как положено, подобрали. Я за лошадьми ухаживаю. Попросил только, чтобы одежду мою не трогали – сапоги бы не чистили и рубашку не стирали. Чтобы они лошадью пахли – мне это помогает. На съемки езжу сам на телеге, вожжи в руки и – айда! И нарвался.

Еду как-то по дороге, лошадь понукаю, а навстречу идет старушка.

– Здравствуйте, – говорю.

А она:

– Откуда ты?

– Да вот из деревни Белый Колодезь.

– Что-то, – говорит она, – я тебя не припомню. Я в этой деревне вроде всех знаю, а такого заваляшшего первый раз вижу.

Очень мне это понравилось: «заваляшшего»! Лучшей оценки моей роли мне и не нужно было.

Такого же мужичонку мне довелось играть в трагикомедии белорусского драматурга Андрея Макаёнка «Трибунал». Это роль колхозного пастуха Терешки Заваляшшего, убогого и, вроде бы, недалекого мужичка, над словами и поступками которого то и дело хохочет зрительный зал.

Сама драматическая история о том, как Терешка, ставший при немцах старостой-полицаем и даже гордящийся и хвалящийся этим, оказывается храбрым патриотом, принявшим свою должность по приказу партизанского командования, – на первый взгляд представляется простой и ясной, в чем-то даже детективной. Однако она дала мне материал для углубленного толкования сущности центрального персонажа, и я этим воспользовался.

Главное, что мне дал материал пьесы, ее жанр – это резкое, без переходов, столкновение двух стихий искусства: комической и трагедийной. И это почти в каждой сцене. Я и вел свою игру одновременно в двух планах.

Как это у меня получилось, судить не мне, но вот что писал по этому поводу театральный рецензент Я. Тубин:

«В двадцатые годы выдающийся режиссер Таиров многое сделал для создания театра трагедии и арлекиниады. Одни и те же актеры у него играли сегодня „Федру“ и „Грозу“, а завтра карнавальную оперетку „Жирофле-Жирофля“. Гораздо трудней совместить такие разнополюсные начала в пределах одного спектакля, и уже тем более – одной роли. Но результат оказывается поразительным. И здесь дело не в виртуозности, с какой артист Дуров меняет маски, а в том, что в эти моменты мы начинаем постигать некоторые существенные стороны человеческого бытия, где трагическое иногда принимает форму смешного, а высокое выглядит заурядным. Но только выглядит.

История пастуха Терешки, каким его сыграл Лев Дуров, приводит и к мысли о том, что подлинному, глубинно народному характеру органически чужд деланный пафос, что геройство в часы смертельной опасности может выглядеть даже обыденным, если оно величественно не позой, а самим фактом самопожертвования. Героика в обыденном обличье… В результате возникает цельный и сложный характер русского крестьянина. В нем есть простота и мудрость, лукавая мягкость, терпеливость и внутренняя напряженная сила».

Так что, дорогой читатель, «маленьких» и «простеньких» ролей не бывает. Если к ним отнестись с полной самоотдачей, вложить в них свою душу, они могут запомниться своей самобытностью очень даже надолго. Можно даже забыть, о чем спектакль или фильм, а роль запомнится. Помните Раневскую: «Муля, не нервируй меня»? Уж и название фильма почти все забыли, и о чем он – не сразу скажут, а эту фразу с неподражаемой интонацией Фаины Григорьевны помнят до сих пор, почти полвека.

Кстати, в спектакле «Трибунал» меня однажды хотели разыграть. Известно, что у актеров на сцене существует параллельная маленькая жизнь. Мало того, что они играют на зрителя, они еще и играют между собой. Никак не наиграются!

Так вот, играл я роль немецкого старосты, который работает на партизан, а жена, естественно, об этом не знает и все мне грозит:

– Вот придет Советская власть, тогда посмотришь!

А я, чтоб снять пафос, спрашивал:

– А где твоя Советская власть, где? – И лазил под стол, открывал сундук. Один раз открываю сундук, а там лежит лозунг «Советская власть!» Ребята где-то нашли этот лозунг, отрезали начало и оставили конец. Я растерялся на секунду и оценил. Это остроумный добродушный розыгрыш. Я ценю шутку, но не люблю, когда хотят просто «расколоть» артиста. И главное – публика не должна этого заметить: это не для них – для нас.

Я и сам люблю пошутить. Однажды в «Весельчаках» по ходу действия сестра-негритянка должна была сделать мне укол. Я лег на топчан, снял трусы, а на заднице у меня было написано йодом: «Привет!» Партнерша не дрогнула, и только потом зашла в гримерку и поблагодарила. Так что мой розыгрыш тоже не получился.

Но все равно: пустячок, а приятно.

Вообще говоря, не всегда приходится играть роли людей, близких тебе по духу. Иной раз вползаешь в шкуру такого негодяя, что потом приходится долго отмываться. Тут я как-то буквально за неделю умудрился сняться в фильме «Человек из группы „Альфа“ – о том самом особом отряде, которому было отведено чуть ли не главное место в памятном путче. Я играю человека, прямо противоположного мне по взглядам – генерала КГБ, который должен был отдать приказ „Альфе“ о выступлении.

Но благодаря съемкам я смог побывать в самой Лубянке! А, согласитесь, свободно и, главное, добровольно войти туда и выйти оттуда удается далеко не каждому. Посидел в бывшем кабинете Дзержинского, даже украдкой полежал на кровати, на которой отдыхал Андропов. Осмотрел внутреннюю лубянскую тюрьму, окно камеры А. И. Солженицына. Было очень интересно, хотя особо восторженных чувств эти места не вызывают.

В фильме «Серые волки» мне предложили роль Анастаса Микояна. Уж, кажется, что у меня общего с Микояном? Но какую-то нашлепочку прилепили, усы приклеили и – все упали! Одно лицо! Так что мой внешний вид подходит для любой роли – от «заваляшшего» мужичонки до Льва Толстого и Анастаса Микояна.

Везет мне на сильных мира сего. То я их играю, то даю им, убогим, пятерку на мороженое, то делюсь одним писсуаром. А вот как-то пришлось даже быть третейским судьей при встрече с Молотовым.

Иду я однажды перед утренним спектаклем по Большой Бронной на почту, чтобы отправить телеграмму. А почта закрыта: сегодня 1 мая. Возвращаюсь в театр и вдруг сзади голос:

– Молодой человек, можно вас на минутку?

Поворачиваюсь и вижу квадратно-круглое розовое лицо с пупочкой носа посередине и на ней пенсне. Синие брюки. А рядом очень похожий на Булганина, но не Булганин, человек в длинном китайском плаще.