Странные мы люди - Дуров Лев Константинович. Страница 26
Есть хорошая русская поговорка: «Всяк кулик свое болото хвалит». А чего — чужое, что ли, хвалить? Правда, надо помнить, что у кого-то есть болото, где и камыши повыше, и ветер в них шумит музыкальнее, и лягушки там позеленее...
Надо любить свое болото!
Странно, но у меня совершенно отсутствуют два качества: я не знаю, что такое хотеть спать, и не испытываю чувство голова. Никогда!
Тем более странно, что детство мое пришлось на очень голодные годы. Я, как и все пацаны, носил с собой в кармане кусок жмыха, курил листья, чтобы как-то забить чувство голода. Но мы были мальчишками, росли, когда всегда жрать хочется. А сейчас я совершенно безразличен к еде. Почему?..
Меня всегда возмущала поговорка «Голь на выдумки хитра». А почему обязательно голь? Что же ты себе — на кафтан не заработаешь? Я не люблю нищих. Подаю, конечно, но в душе знаю, что одетые в камуфляжи — это совсем не «афганцы». Да не пойдет «афганец» клянчить! Ведь есть артели для инвалидов, для слепых — можно заработать. Мы сами стимулируем эту голь на выдумки.
Нищенство, бомжи — это профессия, образ жизни, который многим нравится. Такие люди есть везде, во все мире. Вот я был в Нью-Йорке. Пожалуйста: Гарлем — грязь, срач, банки-склянки, сожженные дома, наркота. Через три метра — итальянский квартал: чистота, ресторанчики, серенады, запах кофе, травка на газонах. А в Канаде этой голи платят пособие и ежедневно привозят матрасы, чистое белье, пожрать и выпить в пакетах, чтобы она не была социально опасна.
Я не уважаю голь. После войны наши стали разбирать трофеи из Германии и увидели, что одежда, белье — все было в заплаточках. Аккуратные немцы следили за тем, чтобы не представлять собой голь. Да и наша аристократия в эмиграции жила в бедности, но никогда не опускалась до уровня голи.
СИЛА ИСКУССТВА
Артисты театра и кино, драматурги и сценаристы да и просто самодеятельные любители сцены порой попадают в такие ситуации, которые даже трудно предугадать.
Бывает и так, что, когда от зрителя ждут загробные рыдания и потоки слез, он, этот непредсказуемый зритель, начинает корчиться от смеха и махать руками. Значит, в самый трагический момент увидел на сцене нечто такое, о чем сами артисты и не подозревают.
Покойный драматург-комедиограф Алексей Симуков рассказывал, как он оконфузился на премьере своего первого спектакля. По окончании его восторженный зритель стал вызывать автора на сцену. Он вышел и стал кланяться, и при каждом поклоне зал взрывался диким хохотом. Молодой драматург решил, что так и положено встречать комедиографов, и задыхался от счастья. Каково же было его отчаяние, когда оказалось, что в суматохе он забыл застегнуть на брюках ширинку и при каждом поклоне демонстрировал зрителям свои ярко-красные трусы. Как говорил герой А. Райкина: «Не смешно».
Чтобы не смущать своего целомудренного читателя, я не стану демонстрировать перед ним свое неглиже, а смиренно представлю ему несколько скромных рассказов из истории нашего отечественного театра после 1917 года.
Сейчас это имя никому ничего не говорит. Или — почти никому. А между тем он был автором десятка пьес, полудюжины сборников рассказов и очерков, и уже после его кончины (в 1970-м) вышел двухтомник избранных произведений «Так проходит земная слава»...
Иногда еще прокручивают на ТВ фильм-спектакль по его пьесе «Шторм». А чаще не фильм, а лишь одну сцену из него, где Фаина Раневская играет Спекулянтку. Помните, чтобы не попасть впросак, она все время спрашивает комитетчика: «Шо вы гоорите?.. Шо вы гоорите?..» Сцена незабываемая — потому что Раневская! — чего нельзя — увы! — сказать о самой пьесе, хотя, как утверждал сам автор, она и построена на биографическом материале.
А биография Белоцерковского удивительная. Начитавшись в детстве Майна Рида и Фенимора Купера, мальчишка бежит на юг. Его берут юнгой на рыболовную яхту, которая курсирует по Азовскому и Черному морям. Пацану хватило трех месяцев, чтобы разочароваться и в Купере, и в Риде. В трюме английского парохода он добирается до Америки и пешком пересекает ее с востока до запада. Здесь он знакомится со своими любимыми литературными героями, и они тоже разочаровывают его: в жизни индейцы оказались совсем не такими, какими изображали их писатели.
На западном побережье он нанимается на торговое судно и оказывается в Южной Африке. Об этом он напишет потом рассказ «Как я стал негром». А годы идут. Когда он узнал, что в России произошла революция, ему было уже тридцать два, и судьба забросила его в Китай. Из Харбина он перебирается в Россию и через всю страну «на перекладных» направляется в ее европейскую часть.
Где-то между Москвой и Уралом он пишет свое первое «литературное произведение»: «Обращение к солдатам». Его потом, в виде листовок сбрасывали с аэроплана. Там были такие «простонародные» выражения, что, по мысли автора, белогвардейцы должны были сразу же испепелиться. Красное начальство заметило это «произведение» и назначило его командиром воинского подразделения.
— Неграмотный, серый, — как рассказывал сам Владимир Наумович, — я стал командовать сотней бойцов. Однажды мне приказали «прикрыть» артиллерию. Откуда мне было знать, как ее «прикрывать»! Я, конечно, понял буквально и приказал прикрыть пушки брезентом. После этого случая начальство решило, что в газете от меня будет больше толку, если я стану писать рассказы. Но меня это не устраивало, и я начал с пьесы.
Это была ура-патриотическая пьеса с солдатами, мировым капитализмом, светлым коммунизмом и еще черт знает с чем. Я привез ее в Москву и предложил Художественному театру. На меня посмотрели как на ненормального. А я их обвинил в саботаже. Тогда это было серьезное обвинение. Но они не дрогнули. И только когда пригрозил лишить их хлебного пайка, они начали репетировать.
Со второй пьесой автор поступил еще круче: он просто приставил ствол маузера к животу режиссера и предупредил, что если, мать-мать, еще слово, то, мать-мать... Поставили. Так начиналась советская драматургия и советский театр. Шел 1920 год. А через шесть лет, когда ставили «Шторм», актеры были уже приучены к новой, революционной, сценической эстетике. А еще через год, в десятую годовщину Октября, сам К. Станиславский поставил «Бронепоезд 14-69» Всеволода Иванова. Как же иначе: ведь именно тогда впервые с театральной сцены прозвучало имя Ленина! Пройдет еще десять лет, прежде чем Н. Погодин и театры рискнут вывести на сцену самого вождя в «Человеке с ружьем». А был ли риск? Такой же риск упасть у малыша, которого мама держит на помочах. Здесь, скорее всего, боялась сама «мама»: как бы чего не вышло! Вон ведь даже двести лет назад в «Комедии на Рождество Христово» вместо родителей Спасителя ставили на сцене две большие иконы. А тут вождь мирового пролетариата! Все же рискнули. И ничего не случилось — ни гром не грянул, ни Земля не вздрогнула. Напротив! Дедушка Ленин стал еще живее всех живых: кошечек гладит, детишек конфетами угощает. Велика сила искусства, даже если оно — социалистического реализма!
В заповедной стене была пробита брешь, и, почуяв легкую поживу, в нее хлынул целый косяк богомазов.
Цып-цып-цып! Курочка по зернышку клюет и сыта бывает. Вот пример. Из брежневских времен. Когда поэта и драматурга, бессменного главного редактора «Огонька» Анатолия Софронова контролеры прищучили за сок рытие огромной суммы партийных членских взносов, а это грозило страшной карой, он не растерялся. Быстренько написал пьесу и срочно тиснул ее в своем журнале. Своя рука — владыка! И все контролеры в одночасье заткнулись. А почему? А потому: главным героем пьсы был — нет, не бывший полковник Брежнев, — а его икона: полковник Бережной. А кто замахнется на святое? Себе дороже.