Гвардия советского футбола - Васильев Павел Николаевич. Страница 12

В более поздние времена нерадивое отношение к футбольной тренировке или тем более к самой игре вызывало гневный окрик — джиналишь!»

Прозвище Джинал часто попадается в книгах Старостина. Им Андрей Петрович награждал нерадивых футболистов с подленькой душонкой. Ввиду своей деликатности он никогда не называл футбольных негодяев по именам — ведь у них были ни в чем не повинные родственники. Но те, кто играл вместе со Старостиным, догадывались, кто скрывался за этой кличкой и кто «джиналил» на поле. Вообще же, Андрей Петрович был исключительно культурным человеком и никогда не позволял себе грубых выражений ни на поле, ни за его пределами. Самым грозным ругательством, звучавшим из его уст, было — «осёл».

Спортивный интерес Андрея Петровича не ограничивался одним футболом. Он обожал хоккей с мячом (хоккей с шайбой был тогда неизвестен в нашей стране), а однажды забрел на ипподром, где был покорен бегами. И если бы не футбол, Старостин мог бы стать наездником. Однако любовь к лошадям, к бегам Андрей Петрович пронес через всю жизнь и вплоть до преклонных лет частенько заглядывал на московский ипподром. Не то чтобы играл, просто любовался рысаками и восторгался мастерством наездников.

Во время Первой мировой войны интерес к охоте угас, что не могло не отразиться на материальном благополучии большой семьи Старостиных. Глава семьи рассчитывал на большую премию, полагавшуюся за добычу двухтысячного волка Московской губернии. Петр Иванович был уверен, что трофей достанется именно ему, и незадолго до охоты взял деньги в кредит для покупки жене каракулевого пальто. Но волка добыл другой удачливый егерь, и семья оказалась на грани разорения. Выручил крупный предприниматель Прохоров. Но после Февральской, а потом и Октябрьской революции стало не до охоты, тем более элитарной, признанной буржуазной забавой. Петр Иванович, кстати горячо поддержавший революционные перемены, был вынужден заняться сельским хозяйством. Сыновья переехали в деревню и стали помощниками. Но в 1920 году отец умер от сыпного тифа, свирепствовавшего в Советской России. Пришлось взрослеть и девятнадцатилетнему Николаю, ставшему главой семейства, и его братьям.

Александра Степановна с Петром и дочерьми осталась жить в деревне Погост, а Николай уехал в Москву, взяв с собой Александра и Андрея. Андрей устроился работать помощником слесаря, а по вечерам учился в вечерней школе. Юноши зарабатывали немного, но этих денег хватило, чтобы обеспечивать семье достойную жизнь.

Гражданскую войну и последующую за ней разруху сменил нэп. В России появилось множество артистических студий, литературных кружков, театров. И именно на это время пришлось формирование личности Андрея Петровича. Молодой человек очень живо интересовался поэзией и театром. При этом он довольно быстро нашел множество знакомых в творческой среде. С кем-то, как, например, с Владимиром Маяковским, знакомство оказалось поверхностным. Но были и друзья на всю жизнь — актеры Михаил Яншин и Михаил Царев, писатели Александр Фадеев и Юрий Олеша. Последний однажды признался, что своего канатоходца Тибула из «Трех толстяков» писал с Андрея Старостина. Юрию Карловичу принадлежит и выражение «всё проиграно, кроме чести», ставшее крылатым благодаря Андрею Петровичу.

И, конечно же, футбол. В 1922 году братья Старостины в компании единомышленников создали на Трехгорной мануфактуре футбольную команду — МКС — Московский кружок спорта. Команда эта неоднократно меняла свое название, пока в 1935 году не получила имя, под которым ее все знают сейчас — «Спартак». Андрей Петрович присутствовал при этом знаменательном событии:

«Сизые клубы дыма плавают по столовой. Давно уже сняты пиджаки. Скоро начнет светать. А спор все идет, и конца ему не предвидится. В памяти всплывает картина выборов кошевого атамана в „Тарасе Бульбе“. Помните: „Шило пусть будет атаманом!.. В спину тебе шило!..“

Только здесь выбирали не кошевого, а название нового общества. Чего только не предлагали! „Феникс“, „Штурм“, „Атака“. Кто-то из ведомственных патриотических соображений предложил даже „Промкооп“. Но презрительно-ироническая реплика: а почему не „Ларек“ или „Лоток“ — начисто отвергла предложение.

„Стрела“, „Вымпел“, „Звезда“ — монотонно произносили сидящие в столовой. Но тут же под язвительные возражения названия проваливались. Мы выбились из сил. Зашли в тупик (в который иногда попадает тренерский совет, отбирая кандидатов в основной состав, когда после двадцатого тура голосования верх берет кандидатура, вначале всеми отвергавшаяся).

Но выручил случай. Взгляд Николая упал на книгу, лежащую на столике возле дивана. Книжка называлась „Спартак“ Джованьоли.

— Вот что нам нужно! — воскликнул Николай, показывая книгу. — „Спартак“ — достойный девиз, отображающий лучшие качества спортсмена: мужество, волю к победе, ловкость и силу, верность идее!

Всем понравилось. Решение было единодушным. Кто-то вякнул, что название не ново. Но поддержки не нашел. И с этого дня „Спартак“ зашагал сильным и широким шагом вперед».

Но вернемся в 1922 год, когда юный Андрей Старостин делал первые шаги на футбольном поле вместе со своими старшими братьями Николаем и Александром.

«Мою молодость, как тачанку, бросало в разные походы. Но выкатилась она на футбольную дорогу, оказавшуюся прямее других. Николай уже играл за сборную команду Москвы. Александр, я и Петр из „дикого“ футбола на Ходынке перебрались в футбол организованный, бегали по настоящему футбольному полю, выступая за младшие команды московского клуба спорта на Пресне, прямого прадеда сегодняшнего „Спартака“. Не случайно Петра Исакова называли футбольным „профессором“. Тогда ценители футбола тоже понимали толк в игре. Миниатюрный центрфорвард выдавал такие пасы своим партнерам — Павлу Канунникову или Петру Артемьеву, что одно это качество доставляло зрителям эстетическое удовольствие. В самом деле, время, пространство и движение он учитывал в ходе игры до долей секунд и сантиметров, что и отличало его как несравненного мастера ювелирного футбола. Авторитет Исакова был непререкаем. Свои суждения он подтверждал действиями. Первым применил тактику „вогнутой дуги“ в игре нападения. Взял и оттянулся в глубину поля, играя центрфорварда: „Противнику меня труднее найти на непривычном месте“. Цену этого маневра я понял через три года, после его возвращения из Скандинавии, когда стал играть с ним в одной команде. Предвидение назревающей тактической перестройки на игру „в три защитника“.

Исаков стал моим наставником на поле. В пылу азарта я называл его „Петринский“. Во время схватки мяч стирает возрастные грани. Всё футбольное Исакову было понятно, и, может быть, учитывая в числе других спортивных качеств и мой темперамент, он смело выдвинул именно меня на ключевую позицию центрального полузащитника.

Тяжелый удар перенес Иван Артемьев, когда Исаков на тренерском совете сказал: вместо Вани я поставил бы Андрея. Надо же мне было сесть рядом с Ваней. Опять пожаром запылало лицо и сильно заколотилось сердце. За меня высказалось большинство».

Команда, где играли братья Старостины, постепенно стала одной из сильнейших в Москве. В 1926 году двадцатилетний полузащитник «Пищевика» Андрей Старостин стал чемпионом столицы. Но в этом году произошло и еще одно, очень важное событие в жизни Андрея Петровича. Он познакомился с молодым актером Михаилом Яншиным, блистательно исполнившим роль Лариосика в булгаковских «Днях Турбиных», и со своей однокурсницей Надеждой Киселевой, которая прославится под псевдонимом Ляля Чёрная. Она станет выдающейся актрисой и певицей, примой цыганского театра «Ромэн» и женой Михаила Михайловича.

«И в самом деле, среди пестроцветных шалей, накинутых через плечо знаменитых цыганских певиц, полукругом сидевших на сцене, центральное место занимала совсем юная Ляля Чёрная. Такой сценический псевдоним взяла себе Надежда Сергеевна Киселева, дочь бывшей танцовщицы цыганки Марии Георгиевны, урожденной Поляковой. Отец Ляли — так мы ее зовем и по сие время — Сергей Киселев из знатной богатой московской семьи, близкой семье Антона Павловича Чехова в мелеховский период. Но к тому дню, когда Ляля Чёрная в „Арбатском подвале“ только начинала свою славную артистическую карьеру, никаких богатств у овдовевшей матери, кроме двух дочерей на выданье и их младшего брата Владимира, впоследствии тоже актера театра „Ромэн“, не было. Жила тогда Мария Георгиевна в первом этаже густонаселенного дома на площади против Страстного монастыря, стоявшего на месте памятника Пушкину: по монастырю и площадь называлась Страстная.