Пять сетов - Виалар Поль. Страница 24

Конечно, разве может он желать другого! Ведь это его долг. Рафаэль — и долг.

Но вот он снова берет его руку обеими руками и с жаром трясет ее. С желанием убедить, в котором не чувствуется никакой фальши, он говорит:

— Вы выиграете, Жан! (Он назвал его Жаном.) Так надо! Сегодня вечером вы станете ведущим мировым игроком, и это после победы над Рейнольдом, первым номером Америки! Вы это можете. Так надо, Жан!

Каков бы он ни был, Рафаэль, но то, что он говорит, Жану очень важно. Он знает все значение, которое Жан придает этой встрече, чем в точности она является для него... и для самого Рафаэля, если Жан выиграет. В отсутствие заболевшего Брюйона он исполняет обязанности капитана команды. Чтобы выполнить свой долг, он пришел влить уверенность в Жана. Это хорошо и имеет немалое значение для игрока, в особенности если принять во внимание, что Рафаэлю известны все данные проблемы. В конечном счете, быть может, он и порядочный человек, и если они в Австралии окажутся вместе, Жан согласен на равных началах разыграть партию, ставкой в которой является Женевьева. Победит тот, кто окажется лучшим. Жан говорит:

— Спасибо, Рафаэль! Думаю, если ничего серьезного со мной не случится, я смогу побить Рейнольда. Вы совершенно правильно подсказали мне насчет свечей... Я воспользуюсь этим указанием... и выиграю четвертый сет... Мы выиграем полуфинал. И там, в Сиднее, финал... и Кубок... Положитесь на меня!..

Рафаэль ликует. Он дружески крепко хлопает Жана по спине:

— Да-да, финал... в Австралии. Вы выиграете его... И вы привезете кубок во Францию... снова он будет у нас, как во времена «мушкетеров»— Боротра, Лакоста, Брюньона, Коше!.. Вы достойны их!.. Достойны стать их продолжателем...

Как приятно услышать то, что говорит Рафаэль! Он первый заговорил об Австралии, куда Жан, если победит, поедет... последует за ним и Женевьевой... Волна счастья прихлынула к его сердцу. Конечно, он выиграет!

— А... мадемуазель Перро?— спрашивает Жан.

— Вот как обстоит дело,— отвечает Рафаэль, который, чтобы придать себе серьезный вид, морщит лоб.— Она так нелепо упала во время игры с мадемуазель Ван Оостен, в первом сете... Обыкновенное падение, самое обыкновенное... потеряла равновесие... Мяч, который она не ожидала, но все же могла бы взять... если бы не упала на бок... Она не смогла продолжать!..

— Вывихнула ногу?

— Нет. Она упала на руку... неудачно.

— Удивительно,— как раз это и привиделось Жану,— на руку! Рафаэль продолжает:

— Понятно, я при этом не присутствовал. Смотрел, как вы играли. За мной послали... Она была уже на перевязочном.

В точности как померещилось Жану: рана на ладони, красное пятно хромистой ртути, растекшееся по всей ладони до основания пальцев...

— Сразу же позвали врача. Он пришел, когда я был еще у нее.

— Обидно! — сказал Жан.— Она могла разнести Ван Оостен как хотела!

— Конечно! Она вела со счетом 4:0.

— Вот и финал... Кубок Санджерса... раз в жизни представившийся случай...

— Да, так-то! — говорит Рафаэль.

— И она не была в состоянии держать ракетку?

— Об этом не могло быть и речи!

— Страдала?

— Очень. Ей, впрочем, сделали даже укол...

— Ах! Пришлось?

— Знаете, ведь когда перелом...— замечает Лонлас.

— Перелом?! — почти вскрикнул Жан.

Рафаэль опускает голову. Видимо, злится на Лонласа за то, что он проболтался.

— Да. Кисти...— нехотя подтверждает он.

— Кисти?

— В трех местах,— говорит Лонлас.— Только что, когда я ходил за вашим сахаром, я встретил врача.

— Но... значит...— произносит еще Жан.

— Значит,— подхватывает Лонлас, так как Рафаэль упорно отмалчивается,— она теперь на два месяца скована, в гипсе... и затем понадобится еще по меньшей мере шесть месяцев, прежде чем сумеет взяться за ракетку, чтобы выступить в каком-нибудь турнире.

Рафаэль предупреждает Жана:

— Я не хотел говорить... Не хотел, зная ваши... дружеские чувства к ней, это известие могло вас расстроить, растревожить к концу игры... к концу этой столь ответственной, самой серьезной встречи, какую вам приходилось когда-либо проводить...

— Вы не хотели,— кричит Жан,— чтобы я знал перед игрой, что Женевьева получила повреждение, что на протяжении месяцев она лишена возможности играть, не в состоянии поехать в Австралию!.. Вы сказали себе: он разделается с Рейнольдом. Он выиграет, Жан поедет, а она останется!.. И вы, вероятно, устроились, чтобы тоже остаться?! Даже если еще не сделали этого, найдете в последнюю минуту причину, предлог, чтобы федерация заменила вас и вы могли остаться подле нее!..

— Гренье, прошу вас, не время сейчас!..

— Вот, значит, почему так внезапно вам захотелось, чтобы я выиграл!..

— Прошу вас, замолчите!.. У меня лишь одна забота— спорт.

— Спорт!.. Вы заботитесь лишь о самом себе! И не стесняетесь в средствах, чтобы достигнуть цели!

У Жана вырывается рыдание, слезы брызжут из глаз. Как он молод еще, наивен!

— Подлец! Подлец! — кричит он.

Лонлас пытается его успокоить. Жан отбивается, хочет отделаться от него, возвращается к Рафаэлю.

— Вы с ума сошли, Гренье! — говорит Рафаэль.— Если бы вам не предстоял столь ответственный матч, я бы вам не простил этих слов. Мадемуазель Перро получила повреждение. Это так. И в Австралию она не поедет. Но, помилуйте, разве это моя вина? Разве я ее толкнул?

Да, дело обстоит гораздо хуже— судьба против Жана. После стольких усилий, такой затраты энергии, в момент, когда победа у него почти в руках, победа, которая помогла бы ему обрести Женевьеву,— и вот та же победа отнимает ее от него безвозвратно! Выиграть теперь— это уехать, расстаться, это потерять ее. Нет, не надо выигрывать, незачем больше выигрывать!..

— Сволочь! — сквозь стиснутые зубы цедит Жан.— А что, если я дам себя побить?

Рафаэль пожимает плечами:

— Я хорошо знаю вас, Жан. То, что произошло, ничего не меняет. Вы будете играть, как должно, и победите Рейнольда.

— Нет!— твердит Жан.— Нет!

— Кубок этот — нежданный, негаданный шанс в вашей жизни. Победив, вы становитесь знаменитостью...

— Что мне за радость?

— Вы будете сражаться вовсю и одолеете Рейнольда. Вы ведь порядочный человек, Жан!

Дверь открывается. С ракеткой в руке появляется Рейнольд. Жан берет свою.

— Господа,— произносит кто-то,— перерыв кончился!

— Ведь вы порядочный человек,— вполголоса повторяет Рафаэль.

Не глядя на него, Жан отвечает:

— Вы так уверены?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Зеленое полотнище, скрывающее от публики игроков, подымается. Оно как бы разрывается, чтобы освободить проход. Все головы поворачиваются к ним. В каком они состоянии? Одним взглядом зрители пытаются определить степень усталости, пользу, которую они извлекли из отдыха.

Рейнольд шагает немного впереди, с вечно обернутым вокруг бычьей шеи мохнатым полотенцем. Он еще красный, но не такой, как раньше.

Гренье — бледный. Можно подумать, что сердце его перестало биться. Он приближается к своей стороне корта, двигаясь, как лунатик. Судья с трудом — он очень толстый — подымается на свою вышку, приспосабливает микрофон, устраивается. На башенке, где отмечаются результаты, потрескивает громкоговоритель.

— Четвертый сет! — объявляет судья.

Солнце скрылось. Свинцовые тучи собираются на горизонте, приближаются уже к стадиону. Только бы не начался дождь! Как в пятницу, когда Франкони и Рейнольду пришлось прервать встречу.

Жан Гренье, это несомненно, в тяжелой борьбе возьмет четвертый сет. Сжатые челюсти говорят о его решимости. Быть может, она и вызывает такую бледность на его лице.

Судья, выпивший в перерыв ледяной воды, чувствует, что охрип, и откашливается в платок:

— Четвертый сет! Встречаются господин Жан Гренье — Франция — и господин Рейнольд — США. Счет партий два — один. Ведет Жан Гренье.