Четвертая вершина - Санеев Виктор Данилович. Страница 15

После Варны мы вновь продолжили работу с Креером. На этот раз во главу угла ставилась работа над техникой прыжка. Трудность заключалась в том, что с коротких разбегов я прыгал неплохо, а вот при переходе на больший разбег техника ломалась.

Наверное, я «перебрал» в этой работе — у меня сильно заболела стопа. Боль не отпускала ни после уколов, ни после компрессов. Не помогали ни массаж, ни физиотерапия. Наверное, нужно было на время прекратить тренировки, но я все-таки решил заняться пока прыжком в длину. Стопа немного «отпустила», и летом 1965 года я улучшил свой рекорд в тройном до 15,80 и при этом занял третье место на Мемориале братьев Знаменских. Но дальше прыгать не смог. На матче СССР — США я был только зрителем. И здесь я впервые увидел прыжки за 16 м — даже на 16,50 — в исполнении Александра Золотарева и американца Артура Уокера.

Я говорю об этом для того, чтобы подчеркнуть — тренировка может проходить в разных условиях, даже тогда, когда ты смотришь на прыжки сильнейших атлетов. Все-таки личные впечатления не смогут заменить ни просмотры кинограмм, ни рассказы тренеров.

Но меня, напомню, в то время еще молодого спортсмена, произвела впечатление и престижность того вида спорта, которым я занимаюсь. В Киеве я впервые был на стадионе, почти полностью заполненном, причем происходило это не на футболе, а на легкоатлетических соревнованиях. Я понял, что легкая атлетика — это весьма уважаемый вид спорта. Ведь до сих пор мне приходилось выступать в состязаниях, где на трибунах были только участники, тренеры и несколько десятков, в лучшем случае несколько сотен, зрителей. Здесь же была атмосфера настоящего спортивного праздника.

Огромное впечатление произвело на меня и выступление американца Ральфа Бостона в прыжках в длину, когда он прыгнул на 8,21. Это ведь был первый прыжок за 8 м, который я увидел собственными глазами. «Вот мне бы добиться такого разбега», — думал я, глядя на стремительные, отточенные движения негритянского прыгуна. Словом, меня в то время можно было уподобить губке, которая жадно впитывала, все, что попадало в поле зрения.

Я испытывал огромное желание сразу воплотить все виденное в собственные движения и очень обрадовался новому вызову на сбор в Москву. Но полноценно тренироваться уже не смог. Возросшие нагрузки на травмированную ногу привели к усилению боли. Ни в коем случае не возлагаю вину за это на тренера: он каждый день не уставал напоминать мне об осторожности. Но по-видимому, Витольд Анатольевич не учел того, что, несмотря на внешнюю флегматичность, я все-таки человек очень эмоциональный. Когда прыгал с короткого разбега, то боли не было. Мы несколько поторопились начать прыжки с более длинного разбега. В первом же прыжке я постарался и... «придавил» стопу, в результате — деформирующий артроз. После этого я прыгал только в длину, но нога продолжала болеть. Пришлось еще больше снизить нагрузки, но приближался чемпионат страны в Алма-Ате, который проходил на новой для советских легкоатлетов резинобитумной дорожке. Готов к прыжкам в длину я был неплохо, на тренировках прыгал по 7,60. Однако, осторожничая в разбеге, излишне напрягался, и это привело к травме мышц задней части бедра.

В чемпионате страны участия принять не смог. Но через две недели в Тбилиси, прыгая вместе с Тер-Ованесяном и, конечно, проиграв ему, я все же установил личный рекорд в этом виде — 7,56. Результат не очень высок, но виной была холодная погода и плохая дорожка: сам Игорь после своих алма-атинских 8,19 в Тбилиси прыгнул только на 7,72. Это были мои последние соревнования перед большим перерывом...

Нога болела все сильнее и сильнее. Самое ужасное, что никто не мог сказать, чем же все-таки ее лечить. Мы все привыкли к тому, что от каждой болезни есть лекарство. А здесь никакие рекомендации, никакие процедуры не помогали.

Я был тогда еще, по сути дела, мальчишкой. В возрасте 19 лет жизненные невзгоды переживаются довольно легко и будущее всегда рисуется в оптимистичных красках, но здесь и я начал терять веру, чему свидетельство — сумбурные, полные надежд и отчаяния письма, которые я посылал из Сухуми Витольду Анатольевичу.

Неделя шла за неделей, месяц за месяцем — боль не проходила. Я иногда даже не различал, отчего болит: то ли от травмы, то ли от тех многочисленных уколов, компрессов и процедур. Но прыгать я по-прежнему не мог. Даже наш известный врач 3. С. Миронова, посмотрев ногу, засомневалась, смогу ли я вернуться в спорт. Все же она порекомендовала мне рентгенотерапию голеностопного сустава. Целый месяц я ходил в больницу на эту процедуру. Но нога все болела. Так продолжалось до декабря 1966 года.

Тут я встретился с одним бывшим спортсменом. Его зовут Роман Серебряный. По профессии врач, он работал в то время на станции «Скорая помощь». Узнав, что ничего мне не помогает, он сказал:

— Я немного занимаюсь спортивной травматологией и недавно сумел помочь копьеметателю Карло Гордземашвили, у которого болел локоть правой руки. Можем попробовать мой метод. Не знаю, сумею ли помочь, но вреда не будет.

Роман жил в Тбилиси, а я в Сухуми. Но в первую же субботу я отправился к нему. До нового 1967 года принял 4 сеанса и почувствовал облегчение, но я уже был стреляный воробей, ногу не нагружал и прыгать не торопился. Прошел еще месяц, и в феврале смог бегать, а в марте сделал первый прыжок тройным с малого разбега. Ура! Нога почти не болела. Тут я ожил.

Читатели, интересующиеся легкой атлетикой, очевидно, знают, что Игорь Тер-Ованесян на своем спортивном пути тоже пережил тяжелую травму. Так вот, когда он рассказывал мне об этом, то не забывал отметить, что ощущение собственной неполноценности, ущербности в это время, как ни странно, помогло ему морально окрепнуть. Это как-то активизировало дремавшие до этого резервные силы организма.

Нечто подобное происходило и со мной. Прыгать я не мог, но самых разнообразных упражнений делал в несколько раз больше, чем раньше. Резко прибавил в силе: упражнения со штангой я мог выполнять, не боясь травмировать ногу. И поэтому в силовых показателях тоже вырос. Что же касается прыжковых упражнений, то многие из них я не использовал. И это тоже создало некоторый резерв. Когда я включил в тренировку эти полузабытые мной упражнения, то они дали большой эффект, чем я и объясняю резкий прирост результатов в начале сезона 1967 года, когда я стал мастером спорта международного класса.

После моего приезда с предолимпийской недели из Мехико в 1967 году начался этап подготовки к Олимпийским играм. Тогда я понял, что такое тренировка будущего олимпийца. Со свойственной ему пунктуальностью Витольд Анатольевич расписал весь годовой план подготовки к Мехико буквально по неделям и дням. Если в 1967 году тренировки во многом строились в зависимости от календаря соревнований, то в 1968 году главным стало выполнение рекордных по объему и интенсивности нагрузок. Специальная подготовка велась только к тем соревнованиям, где требовалось показать высокий результат или где речь шла об отборе к Олимпиаде.

Когда я сравнил объем тренировки в 1967 и 1968 годах, то выяснилось, что я превысил нагрузку почти на 50%! Особенно интенсивной была зимняя тренировка перед чемпионатом Европы в Мадриде: по числу разбегов и прыжков тройным она превышала прошлогоднюю вообще в два раза. И хорошим показателем этого было улучшение личного рекорда на Мадридском чемпионате.

После Мадрида Креер еще раз скорректировал план подготовки к Олимпиаде. Больше было уделено времени работе над техникой. Но и в технике мы шли через огромное число повторений каждого прыжкового упражнения. Были периоды, когда объем прыжковых упражнений за неделю достигал 5 — 6 км! Потом, после отдыха, шла неделя спринтерской подготовки. Снова отдых — и неделя работы со штангой.

Этот метод называется «методом ударных нагрузок». Дело в том, что организм спортсмена постепенно адаптируется даже к большой объемной работе, и для того чтобы вызвать новые сдвиги в уровне развития физических качеств, ему, образно говоря, нужна своеобразная встряска. Такой встряской и стали «ударные» недели, когда после концентрированного применения тех или иных тренировочных средств показатели быстроты, силы или прыгучести переводились в новое заданное состояние. Поэтому в первых соревнованиях сезона я был еще, как говорят, «под нагрузкой» и достижения в тройном прыжке были невысоки. Но по мере приближения к Олимпиаде я начал улучшать результаты. И когда накануне Игр Витольд Анатольевич сказал мне, что я уже стал рекордсменом мира по выполненным тренировочным нагрузкам, это послужило для меня лишним психологическим стимулом, внесло дополнительную порцию уверенности. Словом, олимпийский успех в Мехико, подготовленный со всей тщательностью Витольдом Креером в психологическом плане, базировался на прочном фундаменте моей физической, силовой и технической подготовленности.