Четвертая вершина - Санеев Виктор Данилович. Страница 28

Мог ли я выступить лучше? Наверное, да. В последней попытке попытался нагнать и обойти югослава Среевича, который обошел меня всего на 1 см, но я попал на встречный ветер. Прыгнул только на 16,89. Но, в общем, результатом я был доволен, хотя, конечно, очень хотел стать трехкратным чемпионом Европы.

Пискулин и Валюкевич жаждали реванша в Тбилиси на чемпионате СССР. Но уж тут я уступать не хотел. Я впервые участвовал в чемпионате, который проводился в моем городе. Земляки меня очень поддержали, и выступал я с подъемом, стремясь ответить на такое теплое отношение хорошим результатом.

Хотя до первенства СССР оставалось всего 12 дней, я успел внести коррективы в разбег и рассчитывал как минимум на 17-метровые прыжки. Но, хотя я стал чемпионом, мой результат был 17,03. Подвело меня одно обстоятельство, на которое я не обратил внимания. Дело в том, что я часто тренировался на стадионе «Динамо» в основном днем, при солнечном свете, и совершенно не представлял себе, как освещены секторы в вечернее время, когда по программе должны были проводиться состязания в тройном прыжке. Оказалось что электрические лампы на стадионе расположены так, что полная видимость есть только на футбольном поле, а в секторах — темновато.

Раньше я всегда думал, что, выполняя разбег, не обращаю внимания на планку. Но оказалось, что когда ее и в самом деле не видно, то это создает большие неудобства для прыгунов. Я отталкивался вслепую, ориентируясь на судью, стоящего в районе планки... Представляю себе, как трудно приходилось Толе Пискулину. Ведь он близорук, и планки, как выяснилось из разговора уже после состязаний, вообще не видел. Этим и объясняется, что он занял только четвертое место (серебряную и бронзовую медали завоевали Геннадий Валюкевич и Яак Уудмяэ). Вот такие открытия делаешь порой на склоне спортивной жизни! А о том, что я к этому времени действительно находился в хорошей форме, говорит тот факт, что, выступая через 10 дней в Японии, несмотря на разницу во времени и в климатических условиях, мне снова удалось прыгнуть за 17 м. Словом, концовку сезона я провел на хорошем уровне.

Не мудрствуя лукаво, решил в 1979 году смоделировать сезон-78, также не выступая в зимних стартах. Рассчитывал набрать форму к Спартакиаде народов СССР и завоевать право на участие в Кубке мира, единственном состязании, в котором еще не приходилось выступать. Так же как и в 1978 году, я впервые вышел в сектор на матче Закавказских республик. Показал хороший результат и с оптимизмом ждал Спартакиады. Но тут судьба нанесла мне неожиданный удар...

Говорят, время — лучший врач. Оно лечит любые травмы и болезни. Но бывают раны, которых не в силах залечить даже время. Это — смерть родных людей. Мне и сейчас еще, хотя прошло уже больше четырех лет после смерти мамы, тяжело не только писать, но и вспоминать об этом. У спортсменов, такова уж наша жизнь, все, даже личные, переживания так или иначе связаны со спортом.

Мой старт на VII летней Спартакиаде народов СССР был неудачным. А между тем накануне Спартакиады я имел уже 17-метровый результат и, признаюсь, рассматривал этот старт как начало нового восхождения к Олимпу.

В спортивной прессе об этом моем выступлении говорилось мало. Надо сказать, что мне вообще повезло в отношениях с журналистами, и в тех, правда не очень частых, случаях, когда мне случалось оступаться, меня щадили. Об истинной причине моего слабого выступления на Спартакиаде знали только немногие, и если я сейчас рассказываю об этом, то только потому, что мне тогда не удалось сделать то, на что я был способен.

Недели за три до Спартакиады выступал за рубежом. Приехав в Тбилиси, как всегда, первым делом позвонил маме в Сухуми. У нас был с ней такой давний уговор. Куда бы ни забрасывала меня спортивная судьба, с какого бы конца света я ни приезжал, обязательно позвоню маме и подробно расскажу, где был, как выступал, с кем соперничал. В легкой атлетике она разбиралась не слишком хорошо, но что касается тройного прыжка, была, как говорится, в курсе событий.

В тот день я так и не смог до нее дозвониться — к телефону никто не подходил. И хотя никаких оснований для волнений вроде бы не было, мной овладело чувство безотчетной тревоги. А тут еще случилось несчастье у моего приятеля Романа Серебряного. За несколько дней до моего приезда у него умерла мать...

На следующий день мы с Татьяной побывали у старшего друга и исцелителя, выразили соболезнование, приняли участие в поминальном вечере. Возвращаясь от Романа домой, я внезапно ощутил щемящую боль в сердце. И первая мысль: что-то случилось с мамой. Поделился тревогой с Таней. Она меня, конечно, отругала. Что, говорит, за предчувствие такое? Но я уже до самого дома не мог успокоиться. Снова звоню в Сухуми, снова никакого ответа. И вдруг, как сейчас помню, это было в половине одиннадцатого вечера, звонок. Беру трубку. Слышу голос отца Татьяны — он тоже живет в Сухуми — и чувствую, он чего-то не договаривает. «Что там случилось? — спрашиваю. — Говорите прямо, что с мамой? Умерла?» И слышу в ответ: «А ты откуда знаешь?» «Знаю, — говорю, — сердце подсказало». И выронил трубку. Остальное как в тумане. Татьяна говорит, что со мной случилось что-то вроде истерики. Вот тебе — и железные нервы Санеева.

Всю ночь до отъезда я не спал. Думал о маме. Вспоминал, как в 1968 году она провожала меня на Олимпийские игры в Мехико. Я уже в то время был опытным путешественником, но мама все никак не могла привыкнуть провожать меня в такие дальние поездки. Ей, мало выезжавшей из родного города, Мексика и в самом деле казалась страной за тридевять земель. Как водится, мы присели на дорожку. Мы — это я и Дудкин, а потом Николай попросил маму: «Ксения Андреевна, пожелайте нам победы». А она сказала: «Коля, сынок, успеха вам обоим, но, прости уж меня, победы я желаю все-таки Виктору».

Вспоминал, как она заботилась, чтобы дома все способствовало лучшей подготовке к тренировкам и отдыху после занятий в институте и на стадионе. Работавшая с малых лет, она знала цену физическому труду. Мама часто ходила со мной на тренировки и видела, каким потом достаются мне и моим товарищам победные секунды и сантиметры. А как она заботилась о том, чтобы моя спортивная форма — трусы, майки, костюмы — всегда была в полном порядке, чистая и выглаженная. Мама стирала каждый день, как я ни убеждал ее делать это пореже. Ей хотелось, чтобы ее сын на стадионе был не только самым сильным, но и самым аккуратным, самым чистым, самым красивым. А сколько сил она тратила на приготовление вкусных питательных соков, отваров, компотов, киселей, варений! А как следила за моим режимом! Уже будучи взрослым, я не мог себе позволить поздно прийти домой: ругала она меня, как маленького: «Ты что, не знаешь, что спортсмену нельзя гулять допоздна!»

Вспоминал, как она мучилась вместе со мной, залечивая мои травмы. Вспоминал ее травы, настои, примочки, компрессы. Мне не нужно было смотреть на часы: мама никогда не забывала напомнить мне, что пора поменять повязку, принять лекарство, сделать массаж.

Моя боль была ее болью. И вот ее не стало.

Верно, нет лекарства лучше работы. До Спартакиады оставалось всего ничего. Начал тренироваться как одержимый. О том, чтобы не выступать в Москве, у меня и мысли не было, команду своей республики я не подводил никогда.

Видимо, в эти дни я находился в состоянии сильного стресса. На первых тренировках с шести беговых шагов за 16 м прыгал. Все вокруг только руками разводили от удивления. Но возбуждение это так же быстро прошло, как и появилось. Я все не верил, что форма ушла, но беспристрастная рулетка подтверждала. За четыре дня до старта я прыгал уже с того же разбеге только на 15,30. И на Спартакиаде сделать уже вовсе ничего не смог. У меня было такое ощущение, что ноги не мои. Механически разбегался, а они как ватные — отталкиваться совсем не мог. И в «квалификации», и в основных соревнованиях — результат 16,40. Это с полного-то разбега... Так и осталась у меня в памяти эта Спартакиада единственным соревнованием, где я не боролся ни с соперниками, ни с самим собой. Но думаю, что никто меня за это не упрекнет...