Рожденный бежать - Макдугл Кристофер. Страница 53

Лицо Кабальо Бланко порозовело от гордости, и я попытался сказать что-нибудь приятное.

Мы только что приехали в Батопилас, шахтерский городишко, спрятавшийся на глубине двух с половиной километров от края каньона. Он был основан четыреста лет назад, когда испанские путешественники обнаружили серебряную руду в каменистой речке, и с тех пор не слишком изменился. Он по-прежнему представляет собой узкую полоску домов, прилепившихся к берегу реки, место, где ослики встречаются так же часто, как автомобили, а первый телефон установили тогда, когда весь мир осваивал уже айпод.

Чтобы спуститься в сей городишко, нужно иметь крепкий желудок и безграничную веру в собрата, в данном случае того, кто был за рулем автобуса. Единственный путь в Батопилас — грунтовая дорога, которая серпантином обвивает отвесную поверхность скалы, понижаясь на 213 метров на отрезке 16 километров. Пока автобус лихо преодолевал крутые повороты, мы держались изо всех сил и смотрели на валявшиеся далеко внизу обломки автомобилей, водители которых просчитались на несколько сантиметров. Через два года Кабальо внес свою лепту в это кладбище металлолома, когда пикап, за рулем которого он сидел, задел за выступ скалы и, перевернувшись, рухнул вниз. Кабальо чудом удалось выпрыгнуть из него в последний момент и увидеть, как грузовичок взорвался на дне ущелья. Позднее куски обгоревшего остова растащили на талисманы.

Автобус затормозил на краю города, и мы, одеревеневшие, на негнущихся ногах, выбрались на твердую землю. Пыль и соль от высохшего пота наложили на наши физиономии боевую раскраску, сделав всех похожими на Кабальо, каким я увидел его в день нашей первой встречи.

— А вот и он! — торжественно воскликнул Кабальо. — Здесь я и живу.

Мы оглянулись вокруг, но не увидели ничего, кроме древних развалин старой миссии на другом берегу реки. Строение было без крыши, а его стены из красного камня, вырубленные прямо в горной породе, мало-помалу разрушаясь, как будто растворялись в отвесных скалах, словно песчаный замок, постепенно осыпаясь, превращается снова в песок. Место было лучше и не придумаешь. Для живого призрака жилище Кабальо нашел идеальное. Моего воображения хватило только на то, чтобы представить, как это, должно быть, необычно — пробираться сюда по ночам и наблюдать, как твоя уродливая тень мечется по скалам в свете бивачного костра… Квазимодо в развалинах.

— Да, — восхитился я, — нет слов.

— Нет, приятель, — отозвался Кабальо, — это вон там. — Он ткнул пальцем за наши спины, в сторону едва заметной козьей тропы, исчезающей в зарослях кактусов.

Кабальо начал подниматься, и мы гуськом покорно полезли следом, хватаясь за жидкие кустики, если вдруг случалось за что-нибудь зацепиться на этой каменистой тропе.

— Кабальо! — не выдержал Луис. — Знаешь, я думаю, это единственная в мире «подъездная аллея», где не обойтись без ориентиров и медпункта на середине пути.

Метров через сто мы прошли сквозь заросли дикого лайма и наткнулись на маленькую хижину с обмазанными глиной стенами из речных камней. Хибара эта подходила Кабальо в качестве дома даже больше, чем разрушенная миссия; здесь, в своей рукотворной уединенной крепости, он мог видеть все происходящее в долине реки, оставаясь при этом невидимым.

Мы вошли. Небольшая походная кровать, груда отслуживших свое спортивных сандалий. Три-четыре книги о вожде племени сиу Бешеном Коне и других коренных американцах стояли на полке рядом с керосиновой лампой. Это было то, что надо: ни электричества, ни бегущей из крана воды, ни туалета. За домом Кабальо срубил кактус и выровнял небольшую площадку, чтобы было где расслабиться после бега, покурить что-нибудь успокаивающее и поглазеть на доисторическую природу. Что бы там ни говорил Босой Тед о мрачном Хайдеггере, никто лучше не олицетворял свое жилище, чем Кабальо — свою хижину.

Кабальо позаботился о кормежке, чтобы, отделавшись затем от нас, получить возможность отоспаться; В следующие несколько дней нам предстояло выложиться, и никто из нас особенно не отдыхал со времени пребывания в Эль-Пасо. Он отвел нас обратно по своей тайной «подъездной аллее» и вверх по дороге к крошечному магазинчику, торговля в котором велась через переднее окно: вы просовывали голову внутрь, и если у владельца магазина Марио было то, что нужно, вы это получали. Марио сдал нам и несколько комнатушек наверху — с холодным душем в конце коридора.

Кабальо хотел, чтобы мы побросали сумки и сразу поискали чего-нибудь поесть, но Босой Тед настоял, чтобы раздеться и сбегать в душ, смыть покрывавшую нас дорожную грязь. Из душа он вышел в диком восторге.

— О Господи! Принял душ — и вот она, нирвана! Я просто заново родился!

Эрик взглянул на меня:

— Думаешь, это дело рук Кабальо?

— Убийство при смягчающих вину обстоятельствах, — в тон ему ответил я. — Никакой суд присяжных не вынес бы обвинительного приговора.

Со времени нашего отъезда из Крила положение на фронте между Босым Тедом и Кабальо Бланко не улучшилось ни на йоту. Во время одной из остановок на отдых Кабальо спустился с крыши и пробрался в заднюю часть автобуса, спасаясь от Теда.

— Этот парень вообще не представляет себе, что такое молчание, — кипел злостью Кабальо. — Он из Лос-Анджелеса, приятель, и думает, что каждую паузу нужно заполнять трепотней.

После того как мы устроились у Марио, Кабальо отвел нас к другой своей маме. Нам даже не пришлось ничего просить; едва мы вошли, донья Мила принялась опустошать холодильник. По кругу пошли тарелки с салатом из агуакате, фасолью, нарезанным ломтиками кактусом и помидорами, залитыми острым уксусом, рисом по-испански с зеленым перцем и помидорами и ароматной тушеной говядиной под густым соусом из куриной печенки…

— Заправляйтесь как следует, — подстегнул наш энтузиазм Кабальо. — Завтра вам это понадобится.

Он берет нас на небольшую подготовительную прогулку, продолжил Кабальо. Просто легенький променад на соседнюю гору, дабы получить представление о месте, где будет проходить состязание. Он без конца твердил, что это не бог весть что, но далее дал указание: получше набить желудки и немедля отправляться на боковую. Тут в комнату легкой походкой вошел седой старый американец и присоединился к нашей компании. Это вселило в меня еще больше тревоги.

— Как живешь, Коняка? — приветствовал он Кабальо. Вошедшего звали Боб Фрэнсис. Забрел в Батопилас он в 1960-х годах, и какая-то его часть так и осталась в этих местах. Хоть в Сан-Диего у него были дети и внуки, Боб по-прежнему преобладающую часть года шатался по каньонам вокруг Батопиласа, то подвизаясь в проводниках у путешественников, то просто навещая Патрисио Луну, друга-тараумара, доводившегося Мануэлю Луне дядей. Они познакомились более тридцати лет назад, когда Боб заблудился в каньонах. Патрисио нашел его, накормил и привел ночевать в пещеру своей семьи.

Благодаря долгой дружбе с Патрисио Боб был единственным из американцев, когда-либо побывавших на тараумарской тесгвинаде — пьянке по случаю марафона, которая устраивается перед гонками с шаром и, кстати сказать, иногда становится главной ее помехой. Даже Кабальо не удостоился такого доверия тараумара, и, выслушав истории Боба, засомневался: а требуется ли ему вообще их доверие?

— Вдруг тараумара, с которыми мы много лет были друзьями и кого я знал как добрых и тихих парней, настоящих амиго, выстроились передо мной в ряд и, бросая мне в лицо оскорбления, поперли на меня, явно готовые к драке, — рассказывал Боб. — Тем временем их жены разошлись по кустикам с другими мужиками, а взрослые дочери, оставшись в чем мать родила, начали бороться в партере. Маленьких детей они уводят подальше от таких развлечений, и, думаю, вам понятно почему.

На этой самой тесгвинаде, видимо, бывает всякое, объяснял Боб, потому что всему виной тут исключительно мескал, самодельная текила, и тесгвино — крепкая маисовая брага. Такого рода сборища с их диким разгулом служат, как это ни странно, весьма благородной и разумной цели: играют роль клапана для сброса давления, чтобы дать выход бурным эмоциям. Как и у всех нас, у тараумара есть тайные желания и обиды, однако в обществе, где люди полагаются друг на друга и нет полиции, чтобы, если потребуется, встать между ними, должен быть способ унять страсти и недовольство. А что в таких случаях может быть лучше, чем массовая пьянка? Все буйствуют и неистовствуют, а потом, усмиренные винными парами и болью от ушибов, встают на ноги, отряхиваются от пыли и возвращаются к обычной жизни.