Камни Юсуфа - Дьякова Виктория Борисовна. Страница 39

В доме князей Шелешпанских Витю разместили в отдельном домике для слуг рядом со свинарником. Хозяйка дома княгиня Емельяна Феодоровна очень не понравилась Вите.

«Сумасшедшая какая-то старуха», — подумал он про себя и пожалел, что не остался на Белом озере, как советовал Никита.

Сами князья, по словам Сомыча, с утра отправились в царевы хоромы с докладом, а потом, сказывали, на охоту с соколами.

— Ох, жаль, красавицу мою белоперую потащили. Как жалко. Не уберегут, ведь, — сокрушался Сома о соколихе.

Немного отлежавшись на лавке да заморив голод большим куском холодной просоленной свинины с ржаным хлебом, Витя пошатался по двору и тут увидел, что к парадному подъезду подали экипаж. Через некоторое время на крыльце появилась княгиня Вассиана. На ней был голубой аксамитный летник с яхонтовыми пуговицами, каждая из которых по стоимости превышала цену всего наряда. Широкие кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались повыше локтя алмазными запястьями. Такие же серьги висели до самых плеч. Голову ее покрывал кокошник с яхонтовыми наклонами, а сафьяновые башмаки блестели жемчужною нашивкой. Поверх летника был наброшен легкий суконный плащ, опашень, красного цвета. В прорезях его висели расшитые золотом рукава летника.

Княгиня села в экипаж. Уезжать явно собралась одна, без обязательного сопровождения слуг, дворовых и нянек.

«Куда это она? — изумился Витя. — Всем спать после обеда положено, странные дела…»

Кучер уселся на одну из двух запряженных в экипаж лошадей, гикнул и взмахнул арапником. Экипаж быстро выехал за ворота. Но не успели ворота закрыться, как Витя, воспользовавшись случаем, тоже выскочил на улицу и, стараясь не привлекать внимания, пошел за экипажем княгини.

Оставаться незаметным было нелегко: на улицах стояла тишина — мертвый час, все спали. К удивлению Растопченко, москвичи спали прямо на соломе, на проезжей части или в канавке рядом с дорогой. Кто где стоял — тот там и лег. Экипаж княгини остановился на пересечении с каким-то проулком, и Витя вдруг увидел стройную фигуру капитана де Армеса в бархатном плаще со шпагой на боку. Испанец кинул по сторонам настороженный взгляд и быстро сел в экипаж. «Вот это да!» — присвистнул про себя Витя. Похоже, его изначальная версия все-таки оказалась верной. Просто добычу иноземцы ищут не на Белом озере, а где-то в Москве.

Выехав за пределы Кремля, карета княгини стала спускаться по склону в город. Остановилась она недалеко от Гостиного двора, где квартировали и торговали заморскими товарами — перцем, изюмом, орехами, стеклянной посудой, иностранные купцы.

Сейчас все лавки были закрыты, и только во вшивом ряду на отшибе какие-то бродяги копошились в грудах ношеной одежды и всяком старье. Витя поспешил скрыться за горой выставленных на продажу дубовых бочек разных размеров — и почти сразу шелковые боковые занавеси в карете отодвинулись, испанец вышел из экипажа и, придерживая шпагу, отправился на соседнюю улицу, состоявшую из лавок, заваленных овощными товарами. Далее виднелся рыбный рынок, от которого шла едва переносимая вонь.

Витя хотел двинуться следом, но увидел, что испанец уже возвращается обратно, а следом за ним идет еще один мужчина в черной бархатной чуге и низкой четырехугольной шапке с меховым околышем из черной лисицы. В поводу шла лошадь, к седлу которого были привязаны дохлая собачья голова и какой-то веник. Подведя своего спутника к карете, испанец что-то сказал ему на ухо, взял под уздцы коня и отошел с ним в сторону, а незнакомец сел в экипаж княгини.

«Да тут у них целый заговор, — смекнул Растопченко. — Вот и сообщник из местных обнаружился».

Его распирало от желания послушать, о чем говорят там, внутри кареты. Подобравшись ближе, чекист примостился рядом с посапывавшем на пороге своей лавки гончаром и, накрывшись холщовым мешком, сделал вид, что тоже спит, а сам навострил уши.

Удрученный своим поражением на охоте, князь Андрей Андомский зло выговаривал Вассиане:

— Ты обманула меня, иноземка. Я ради тебя отцовской землей пожертвовал, позор навлек на себя, да на девку невинную. Машка-то Старицкая, боярская дочь, нынче в монахинях мыкается, грехи отмаливает. А чьи, позволь спросить? Ты мне клялась в верности, обещала со мной в Литву бежать, а как изгнал меня браток мой старший, так все, любовь прошла? Не нужен теперь, без наследства? Так знай, что белозерская земля скоро вся моей станет, и ты, и Никита твой любимый у меня милости просить будете! Это из-за Никитки ведь ты обо мне позабыла? На письма мои не отвечала, посланцев моих не принимала. А ради кого я старался, имя свое доброе опозорил?

— Хочешь сказать, что ради меня? — насмешливо спросила его Вассиана, и Витя изумился: он никогда не слышал прежде столь резких и властных интонаций в ее голосе. Говорила не скромная дочка разорившегося грека, у которой и воспоминаний-то о знатности не сохранилось, говорила уверенная в себе хозяйка, привыкшая приказывать. А главное — привыкшая, что все ее повеления исполняются быстро и беспрекословно.

— Не морочь мне голову, Голенище. Ты не ради меня старался и не ради моей любви, которая тебе днем с огнем не нужна, а ради камешков, что в ризнице Кириллово-Белозерского монастыря хранятся. Ты их поиметь хотел, а потом меня здесь, в Московии бросить, да пожить хорошо где-нибудь в Варшаве. И Машку Старицкую, для отвлечения внимания, ты сам приплел, я тебя не просила. Ты из алчности своей на воровство пошел, а не потому, что я тебя толкала. Правду скажу, знала я к кому обратиться, не ошиблась. Ты Никиту все задеваешь. Я знаю, что Никита меня любит. Но князь Ухтомский — не тебе чета. Он у брата своего жены красть не станет. И монастырское добро ради преступных замыслов своих — тоже. А за труды я с тобой расплатилась. Рубины ты мне не достал, только шуму наделал, чуть все дело не погубил. Годы потребовались, чтобы забылось все, да подозрения улеглись — а вознаграждение я тебе дала, чтоб молчал. Топазов да изумрудов разве мало Гарсиа передал тебе? Жил ты — не тужил, Голенище. Так чего ты еще хочешь?

— Мало, Вассиана, мало, — Голенище схватил княгиню за руку. — Я полного удовлетворения обиды своей желаю. Топазами ты от меня не откупишься. Я все мужу твоему расскажу завтра же, если не пообещаешь мне, что планам моим препятствовать не будешь. А задумал я, Вассиана, полновластным хозяином Белозерья стать. Всех выгоню оттуда. Князь Алексей на плаху пойдет, это уж я ему устрою, теперь такое быстро делается. Государь мне поверит, а не ему, потому что я к государю ближе, я к его избранным воинам принадлежу. Никитка по миру пойдет, туда же и Гришку пошлю. Милостыню просить будут. А вот ты… Ты со мной останешься. Со мной венчаться будешь. И все рубины тогда к рукам приберем быстро. А попы там, в монастыре — с ними свой разговор, как миленькие согласятся. Веришь?

Вассиана молча смотрела на него. Потемневшие глаза ее не скрывали клокотавшего внутри гнева.

— Не веришь? — снова завелся задетый за живое Голенище. — Не веришь мне? Так знай, что хоть сегодня и оказался муженек твой удачливей меня, да государь в его пользу дело не решил, и не решит. А завтра князь Алексей Петрович от меня вызов получит — на кулачный бой. Государя упросил я, повелел он судебный поединок назначить. Знаю, что искусен Алексей Петрович в бою кулачном, но известен мне прием один — не выйти ему живым. Так что завтра, в крайнем случае, через два дня, овдовеешь ты, княгинюшка. Вот тогда и поговорим. А на Никитку не рассчитывай. У него прав никаких нет. А если и есть — государь их не признает. Теперь мое время пришло.

— Твое время никогда не придет, — жестко возразила ему Вассиана.

— Как сказать, — захохотал Голенище. — Ну, что? Обещаешь мне? Не то сегодня же заявлюсь в дом к Афанасию и расскажу князю Алексею Петровичу, как ты в его отсутствие верность ему не берегла, а меня в моем родительском имении в постельке ублажала, за монастырские камешки-то. Ты от меня не открещивайся, Вассиана, мы с тобой — два сапога пара. Ты такая же как и я, одного поля ягоды, так что чистенькой не прикидывайся. Обещаешь, что прошу? — зловеще повторил он.