Вакантное место - Токарев Станислав. Страница 16

Так утешал себя Андрей Ольшевский, шагая по дороге, ведущей к пансионату, где проходил сбор. За поворотом среди клонящихся на ветру тополей показалось двухэтажное серое здание, и он пошел медленнее и даже остановился и посмотрел, как за забором соседней дачи девчонка, стриженная под мальчика, тоскливо чистит картошку и все оглядывается, оглядывается на террасу, где караулит ее, наверное, мать, а кожура от картофелины разлетается в стороны злыми рывками, и все мимо помойного ведра. Жуткое дело — принудиловка!

Навстречу Андрею шла стайка пацанов в красных майках. Через плечо одного из них висела длинная авоська с мячами. Это шагали на тренировку ребята из детской футбольной команды, которые жили в том же доме, что и велосипедисты, только в другом крыле. Их тренер в первый же день по приезде зашел к гонщикам и предупредил: «Вы, братцы, свои вещички подальше прячьте, особенно мастерские значки, а то у меня такая кодла…» Сейчас этот тренер, маленький и коренастый, с кучерявой челкой, скрывавшей лоб, вперевалочку топал впереди своей «кодлы», и дым сигаретки летел через его плечо, обматывая зловонными синими нитями стриженые головы ребят. Они прошли мимо Андрея — тренер, подмигнув белым рыбьим глазом, а вслед — веснушчатые, лупоносые, с любопытно и уважительно приоткрытыми на Андрея ртами, не окаймленными еще жесткими морщинами натуги и страстей, и последний, тонконогий, как комарик, наступил на волочащийся шнурок кеды, споткнулся, присел, наморщив кнопку, которую хотелось нажать, застенчиво посмотрел снизу вверх и побежал догонять своих. И Андрей понял, что этот тренер просто подлец.

Парни лежали на солнышке, раскинув руки, коричневея буграми мышц. Парни жевали свежий зеленый горох, — вокруг валялись пустые стручки — и тихонько пели. Пели они песню без названия, старую, петую несколькими поколениями велосипедистов и сочиненную не то динамовцами, не то студентами из «Буревестника», не то даже армейцами, хотя вряд ли можно заподозрить в склонности к лирике отчаянно свирепых в гонках и опасно ироничных во все остальное время здоровяков из армейского спортклуба.

пели парни.

Андрей остановился чуть поодаль и стал насвистывать, а потом подпевать про что, как вначале едешь умно, держишься в хвосте, когда какие-то черти заправляют на подъеме, и как перед самым финишем, где ждет тебя девушка, ты уже второй, но внезапно чей-то эксцентрик рубит тебя по спицам, и ты летишь в кювет и в Москву возвращаешься в обществе врача, а девушка-то, оказывается, не дождалась, ушла с другим, и все это так, но тем не менее — «вперед, не плача…»

Простенькая такая песня, и слова у нее, может быть, даже глуповатые. Только когда поешь ее, будто сам ты мчишься по дороге в стрекоте передач и бликах спиц, и ветер упруго лежит на твоих ключицах, и ближе, ближе и сбывчивее далекое и несбыточное. Такая уж песня.

Они ее допели и, кажется, только тогда заметили Андрея Ольшевского. Калныньш приподнялся на локте и протянул ему жменю гороховых стручков.

— На, кушай.

— Откуда это вы запаслись? — спросил Андрей, вновь чувствуя себя одним из них.

— Дети принесли. Футбольные дети, — неторопливо пояснил Калныньш.

— Где-то натырили, — вставил Игорь Николаев.

— Почему «натырили»? Возможно, им подарили какие-нибудь колхозники.

Николаев насмешливо свистнул.

— Ну что, Андрей, выздоровел дедушка? — как бы мельком поинтересовался Олег Пашкевич. Очки его голубели двумя круглыми кусками неба, и что там, под этим небом, какие там тучи и грозы, понять было невозможно. — Ах, бедный мальчик, у тебя, оказывается, дедуля захворал! — протянул Соколов. — Какое несчастье! Ну что, полегшало старичку?

— Робя, может, он внучонку наследство отписал? — подхватил темповик Сальков, восемнадцатилетний долдон, всегда поддерживающий старших.

— Теперешние старики живучие, — авторитетно сказал Игорь Николаев. — Пока пенсию на сто двадцать лет не израсходуют, на тот свет не торопятся. Моя бабуня в очередь на «Жигули» записалась. «Получу, — говорит, — машину, берегись меня на шоссе — мигом в кувет откомандирую». А вообще, Андрей, может, лекарство какое надо достать? У меня мать в аптеке работает, ты скажи тогда.

— Ладно, — на всякий случай согласился Андрей. — Тогда скажу. — Уши его тихо тлели от вранья. А Пашкевич молчал. Загадочно молчал тренер Пашкевич.

Только после ужина предложил он Андрею пойти погулять.

— На, угощайся. — Он вытащил из кармана и вывалил в ладони Андрея все тот же горох. — Целый день жуем. Задаст мне доктор, что желудки вам порчу!.. Что в Москве в кино идет? Я уж и не помню, когда последний раз был в кино. Ах да, Васька тут Матвеев заезжал, говорил, что «Экипаж». Классная, говорит, картина. Ты не смотрел?

— Это вам Васька про больного деда натрепал?

— Нет, это я сам придумал. Не очень здорово, конечно. Ты, наверное, что-нибудь похитрее припас, да? Васька-то мне сказал все как есть.

— Ничего я не припас.

— Ничего так ничего. — Пашкевич потянулся, расставив острые локти. Тощий, бледный и все время нервно моргает, морща переносицу. Ни за что не скажешь, что был он совсем недавно одним из лучших гонщиков страны. — Нет так нет. Что же мне теперь с тобой делать, как считаешь?

— В каком смысле?

— В том самом. Тебя еще после дисквалификации хотели из команды вывести. Я отбил. А сейчас нет оснований оставлять тебя. Ни малейших оснований у меня нет.

— Так отчисляйте, кто вам мешает!

Олег снял очки и задумчиво потеребил оправу. На тонком его носу отчетливо белели вдавлинки.

— Допустим, даже отчислю. Это проще простого. А мне не хочется. Я думаю о том, что будет года через два, когда сойдут и Сокол и Айвар. Сам знаешь, темповиков у нас много — вон взяли Салькова, буквально с завода взяли, из коллектива физкультуры, и уже готовый гонщик. И еще какой! А спринтеры так не рождаются. Может, раз в десятилетие появляется прирожденный спринтер. Как Сокол. Или как ты. Ты же знаешь, что ты по всем данным спринтер. И Васька недаром над тобой трясется. А ты этим пользуешься и крутишь хвостом. Допустим, даже отчислю я тебя сегодня, а завтра ты, может быть, вообще бросишь спорт, откуда я знаю! Понимаешь, какая ситуация? Как быть — посоветуй.

Андрей пожал плечами: придумал же Пашкевич тактический ход! Хочет свалить ответственность на чужие плечи.

— Слушайте, — сказал он грубо, — что вы мне пилюлю золотите? Что я, маленький? Все равно будет по-вашему, а не по-моему.

— А как по-моему? Что ты думаешь, я семи пядей во лбу? Помнишь, как в одном кино: «Я не волшебник, я только еще учусь». Вот совершил непедагогичный поступок. Наврал ребятам. А если бы они правду знали, думаешь, кое-кто так бы тебе спустил?

— Я вас врать не просил. Отчислять или не отчислять — это тоже дело ваше.

— Ни фига ты не понял! — Пашкевич затряс руками перед лицом. «Ни фига» было страшнейшим его ругательством. — Просто ты безвольный человек и равнодушный. Выигрывать ты любишь, а работать, а тренироваться, как мы когда-то, как тот же Сокол, ты не любишь, вот и все. И можешь себе идти, никто тебя не держит.

— Да не в этом дело. — Андрей зло вскинул голову. — Вас, конечно, учили в институте психологии, но тут, вы меня извините, у вас не сработало. Я не безвольный, просто я терпеть не могу принудиловки. Долг, долг, все долг! А кому я должен? Только самому себе.

— Так считаешь? Оригинально, хотя не очень. Допустим, в спорт ты пришел сам, по своей воле, и никто тебя за уши не тянул. Это правда. А уйти труднее. Ты теперь среди людей, которым всем понемногу должен. Кто отдаст Ваське Матвееву вчерашнюю ночь, которую он не спал, а примчался сюда в три часа и швырял камнями во все окна, чтобы меня вызвать? Это мелочь, это один пример, понимаешь? А таких я тебе могу привести сто… На еще гороха — вот черт, все карманы набиты!