Эверест, юго-западная стена - Замятин Л. М.. Страница 29

Владимир Александрович Воскобойников — заместитель генерального директора Всесоюзного научно-исследовательского института пищевой промышленности и концентратов, кандидат наук, очень грамотный специалист своего дела. Мы познакомились с ним на летнем сборе 1981 года на Памире, куда он приезжал для отработки “гималайского меню”. Он сразу нам понравился, а когда встал за плиту и приготовил несколько блюд, мы. были в восторге и приложили все силы, чтобы уговорить его поехать в экспедицию. И не ошиблись. Безвылазно находясь в базовом лагере в течение двух месяцев, он не уставал придумывать новые блюда, удивлять каждого его любимым лакомством, находить тёплые слова для уставших, расстроенных, огорчённых...

В первые дни на Володю кроме горной болезни обрушилось ещё одно несчастье. Губы. его от ультрафиолетового облучения настолько обгорели и потрескались, что на них было страшно смотреть.

Сегодня обсуждался выход передовой группы на 6500. Мы с Колей Чёрным убедили Анатолия Георгиевича, что завтра выходить в столь серьёзный поход рановато, надо подготовиться. Решили идти послезавтра с одной или двумя ночёвками.

Ужин был праздничным — в честь дня рождения Миши Туркевича. От имени руководства Евгений Игоревич подарил очки “окула”, а от передовой группы мы преподнесли трофеи с ледника Кхумбу — верёвку и карабин. К сожалению, не было ни гитары, ни запевалы, поэтому весело было, только пока ели. Пытались спеть пару песен, но быстро поняли, что без аккомпанемента это безнадёжно. Вдруг вспомнили про записи Высоцкого. Слушали в полной тишине. Может быть, это внимание — признак наступающей ностальгии? Впрочем, вряд ли. Слишком рано.

Между прочим, впервые с момента вылета из Катманду так поздно (уже 23.00) не ложусь спать. Завтра подъём в 8.00, да и тот не обязательный. Завтрак в 9.00. Не узнаю Овчинникова — как же без зарядок? Кстати, на мой взгляд, шеф заметно сдал за прошедший год, стал хуже слышать и быстрее уставать, а главное — нет той жёсткости, непреклонности в отстаивании собственной позиции, которая раньше так бросалась в глаза и вызывала много неудовольствия со стороны наших ребят.

Интересно менялось моё отношение к нему. При первом знакомстве на сборе 1980 года в Ачик-Таше он мне явно не понравился своей сухостью, педантичностью и требовательностью, которая, казалось, доходила до абсурда.

Постепенно я стал узнавать его глубже. Сначала по некоторым поступкам, потом в наших разговорах, из его рассказов и воспоминаний и, наконец, по совместной работе в походе и на маршруте. Теперь я думаю, что это человек не только очень волевой и целеустремлённый (что было ясно с самого начала), но и добрый, бескорыстный, кристально честный. Я бы сказал — глубоко порядочный. Очень импонирует мне его спортивность, способность “заводиться”. То есть тот спортивный азарт, без которого невозможно добиться больших успехов в спорте. А часто и в жизни.

Возможно, моё мнение изменится. Возможно, будут конфликты, но хочется надеяться, что в главном я не ошибся.

У Евгения Игоревича виски совершенно седые, чего я ещё в Москве не замечал.

23 марта. День подготовки к выходу. Кажется, ничего существенного не произошло, если не считать небольших разногласий с Шопиным по поводу рации.

При распределении груза я, с согласия Эдика, взял себе рацию.

— Рация должна быть у руководителя, — возразил Володя,— получается, что мы проявляем неуважение к нему.

— Но ведь он сам согласился.

— Ну и что? Просто он мягкий человек и не смог тебе отказать.

Рация перешла к Эдику. Но ненадолго. В дальнейшем логика работы заставила меня всё-таки взять её себе.

Вечером написал письма маме и друзьям-ленинградцам. 24 марта вышли в 5.15. Вместе с нами вышла группа Онищенко (Хомутов, Голодов, Москальцов). На два часа позже — группа Иванова. Обе группы должны были работать на ледопаде, не выше промежуточного лагеря, и возвратиться в тот же день. Прошли ледопад за семь часов. Мы в связке с Анатолием Георгиевичем шли неплохо. Эдик немного отставал. На 60-метровой стенке Шопину пришлось вытаскивать рюкзаки Коли и Эдика и их самих. Я тоже немного помог Анатолию Георгиевичу. Он сказал, что это второй случай в его жизни, когда его вытаскивают на верёвке. Первый раз ему помог Миша Хергиани где-то в Альпах или в Шотландии.

Поднявшись на 6100 очень рано, в 12.00, стали думать: идти дальше или ночевать? Пока готовили чай, погода сильно ухудшилась, и само собой пришло решение подождать до утра. Вечер провели в разговорах. Жалели, что не взяли с собой “Эрудит”. К нашему изумлению, утром погода оказалась не лучше, чем вечером. Видимость сто метров или меньше, ветер, переменная глубина снега. Вышли часов в девять, Эдик шёл впереди. После первого привала, через час, видимо, заметив, что Эдик выдохся, Анатолий Георгиевич предложил мне выйти вперёд. Я с радостью согласился и шёл первым до самого конца.

В часе ходьбы от лагеря 6100 виден весь Западный цирк от склонов Лхоцзе до ледопада. Хотя слово “цирк” предполагает круглое формирование, в альпинизме этим термином обозначается область, окружённая гребнями, как правило, с трёх сторон. Западный цирк ограничен горами в форме буквы “П”, или, как раньше говорили, “покоем”. С востока вздымается мощный скальный склон Лхоцзе (8501) — четвёртой по высоте вершины мира,— который образует перекладину “П”. От неё почти ровным гребнем в несколько километров тянется массив Нупцзе (7900), который обрывается к леднику Кхумбу напротив базового лагеря. Это южный “забор” цирка. А с севера — грандиозная пирамида Эвереста с его великолепной южной стеной и длиннющим западным гребнем до перевала Лхо-Ла. Между Эверестом и Лхоцзе есть перемычка на высоте 8000 метров — самый высокий в мире перевал. Это знаменитое Южное седло, через которое по пути первовосходителей на Эверест шло абсолютное большинство экспедиций. Западный цирк — почти ровная ледяная река шириной один и длиной пять километров. Здесь, в средней части этой реки, и расположился лагерь-1.

В Западном цирке начинается ледник Кхумбу, который, обрываясь 800-метровым ледопадом к базовому лагерю, резко поворачивает на юг и течёт ещё несколько километров по широкой холодной долине. Нижняя часть его так сильно завалена камнями, что язык ледника почти не виден.

Ледник, по оценке старших, в хорошем состоянии, трещины закрыты плотным снегом, и мне удалось проложить совершенно прямую дорогу на несколько километров. Шли четыре с половиной часа. Сначала наткнулись на остатки болгарского лагеря 6500 посередине ледника. Нашли много крючьев — ледобуры, фирновые и несколько банок продуктов — джемы, соусы, брынзу и др. Ещё минут через тридцать пришли в лагерь 6500 на морене вблизи южной стены Эвереста.

Я снял рюкзак у жалких лохмотьев какой-то каркасной палатки и пошёл искать место поровней.

Морена — несколько десятков метров длиной и несколько метров шириной — почти не возвышается над уровнем ледника. Крутые камни во льду, совсем нет горизонтальных площадок. Много газовых баллонов, консервных банок, пара очень больших жёлтых баллонов из-под кислорода. По обилию и ассортименту мусора — базовый лагерь в миниатюре.

Через несколько минут подошёл Анатолий Георгиевич, тоже побродил, не очень довольный увиденным. Чуть позже собрались остальные. Как часто бывает в таких случаях, сиюминутная усталость заслонила интересы общего дела. Не нашлось сил, чтобы погулять десять минут по морене и найти удобное место для палатки, которой предстояло стоять здесь два месяца. Плюхнулись, куда дошли. В итоге работы сделали больше, так как пришлось выравнивать снежно-ледовый склон.

Итак, на 6500 мы установили “Зиму” и в хорошем настроении устроили обильный ужин из трофейных продуктов. Я опять кашеварил. Все были довольны. Улеглись в благодушном настроении.

Проснулись в полночь от сильнейшего ветра и громкого хлопанья палатки. Несколько резинок на растяжках порвалось, и это грозило разрывом всей палатки. Поднялся Эдик, за ним я, оделись и привязали растяжки. Едва успели влезть в спальники, как порвалась ещё одна резинка. Нам показалось, что ветер стихает, и мы решили её не привязывать. Лень взяла своё: очень не хотелось выходить в эту кутерьму, где голые руки мгновенно коченеют, а дыхание перехватывает от ураганного ветра. Видимо, прошёл час или два, когда я проснулся оттого, что в лицо сыпал снег. Снег был на спальнике и по всей палатке. Посмотрел на форточки — завязаны. И тут увидел, что около двери зияет огромная дыра вдоль пола и разрыв грозит увеличиться. Не вылезая из спальника, подполз к дыре, закрыл её спиной. Я надеялся, что скоро рассвет. Почему-то мне казалось, что с восходом солнца ветер прекратится или ослабнет, как это было во время урагана в базовом лагере. Сначала мне было не холодно, спать не хотелось, шум почти не утомлял. Потом я стал мёрзнуть и, поймав паузу между порывами ветра, дотянулся до второго спальника (у нас были двойные состёгивающиеся). Влезть в него я не мог и только подпихнул под себя. Ещё через полчасика опять стало холодно. Мёрзла спина, прижатая к дыре, и тянуло холодом от пола.